Надо заметить, что подтолкнул его к развалу сам Гитлер, подобно ураганному вихрю, создавший политический вакуум, который заполнить он мог только сам. После того как президент Гинденбург привел Адольфа Гитлера к присяге в качестве канцлера, стареющий политик получил телеграмму от своего давнего товарища генерала Эриха Людендорфа.

Вместо поздравления старый вояка выразил президенту глубокое разочарование и изумление этим поступком. В телеграмме говорилось:

«Назначив Гитлера канцлером рейха, Вы отдали нашу священную германскую отчизну одному из величайших демагогов всех времен.

Я предсказываю Вам, что этот злой человек погрузит рейх в пучину и причинит горе нашему народу необъятное.

Будущее поколение проклянет Вас в гробу».

* * *

Он знал, что говорил — замашки Гитлера ему показались болезненными ещё в 1923 году, когда сам участвовал в «пивном» путче нацистов и глубоко разобрался в личности будущего фюрера и его программных заявлениях.

На фоне этих мрачных событий в Германии польское руководство спокойно отнеслось к успехам национал-социалистской партии. Варшава посчитала, что внешнеполитическое остриё Адольфа Гитлера будет скорее направлено против евреев-большевиков, окопавшихся в России, нежели для осуществления каких-то реваншистских планов, касающихся в том числе и Польши.

Польское руководство благодушно созерцало, как укреплялся и рос авторитет новоиспеченного фюрера новой Германии.

Однако уже в мае 1933 года поляки-руководители немного «протрезвели» и начали искать пути нормализации отношений с Германией. И всё же Варшава продолжала ошибочно считать, что Германия ещё долго не сможет восстановить свой военный потенциал, поэтому спокойно восприняла германское заявление от 16 марта 1935 года об отказе выполнения военных ограничений Версальского договора.

Убаюкивал поляков и говорливый и энергичный толстяк Герман Геринг, находившийся в Польше с 27-го по 31-е января того же года. Он ещё раз напомнил, что антисемитизм и антисоветизм, неприятие евреев и Советского Союза — это та парадигма, на которой могут развиваться германо-польские отношения в будущем.

Только такой вектор в политике он предлагал польским «панам», которые почему-то считали, что восточный Карфаген должен быть разрушен чуть ли не вместе с нацистами, которым они должны помочь — т. е. совместно участвовать в походе на Восток за землей и рабами.

* * *

В феврале следующего года в Варшаве оказалась другая залётная птица, чуть ли не голубок Третьего рейха — министр Ганс Франк, в клюве которой, так во всяком случае казалось полякам, торчала оливковая ветвь. Кстати, это он стал в последующем генерал-губернатором оккупированной Польши. И этот немец тоже демонстрировал идею умиротворения стихии недоверия. Больше того, обещал долгую и глубокую германо-польской дружбу.

Завораживала руководителей довоенной Польши опять-таки антисемитская и антикоммунистическая риторика гостя из Германии. Польское панство ошибочно считало, что если и будут какие-то агрессивные вылазки со стороны западного соседа, то только против советской стороны и то не скоро, так как нацистский режим, мол, ещё слаб и не представляет никакой серьёзной угрозы соседям.

А если немцы пойдут войной на СССР, то они с удовольствием предоставят свою территорию для походных колонн вермахта на Восток, да и сами поучаствуют в дележе награбленного, о чем уже говорилось выше, и войдут вместе с победителями в поверженную Москву.

Как хотелось насолить Советской России!

Поэтому Варшава, заранее поставленная Берлином в известность о готовящемся аншлюсе — «ненасильственном» присоединении Австрии к Третьему рейху, в виду якобы активного волеизъявления народа, спокойно отреагировала на события 13 марта 1938 г.

В польских средствах массовой информации того времени события о фактической агрессии Германии против суверенного государства трактовались как «внутреннее дело Австрии».

Польша спокойно и даже с откровенным согласием отнеслась и к намерению Германии решить «вопрос судетских немцев» в Чехословакии. Политическое руководство в Варшаве прекрасно понимало, что речь может идти только об оккупации страны, завоевании её силой оружия, и аншлюсом в прямом его понимании в данном случае не пахнет.

Прага почувствовала, что Германии нужны не столько Судеты, сколько сама Чехословакия, и решила нормализовать экономические отношения с Польшей, но последняя ответила отказом, практически присоединившись к единому, явно агрессивному, германо-польско-венгерскому фронту.

* * *

12 мая 1938 года Советский Союз заявил о готовности поддержать Чехословакию в случае угрозы нападения на неё Германии. Правда, Москвой было поставлено одно условие — если Польша пропустит части Красной Армии через свою территорию.

Надо отметить, советское военное командование провело большой объем подготовительных мероприятий, говорящих о серьёзных намерениях Москвы помочь братскому славянскому народу. Однако польское руководство отказалось от такого развития событий.

Теперь уже боясь Германии, варшавские госчиновники прикрылись демагогической фразой о недопустимости вмешательства СССР в дела центрально-европейского дома.

На следующий же день посол Польши в Германии, дабы «прогнуться» перед фюрером, поспешил на встрече с ним заявить, что заслуга его страны в том, что она парализовала идею Советской России прохода её войск через польскую территорию на помощь Чехословакии.

По существу, это было науськивание и одобрение планов фашистской Германии на вторжение и захват очередной страны в Европе.

Нужно отметить, что вызывающая воля Гитлера к войне, особенно в тот период, находилась в противоречии с реальным соотношением сил. У него появился первый признак начавшейся утраты чувства реальности. Многие военные специалисты считали, что осенью 1938 года Германия могла бы продержаться в случае военного столкновения с Францией лишь несколько дней. Вот что говорил Йодль в Нюрнберге:

«Было полностью исключено, чтобы пять кадровых дивизий и семь танковых дивизий могли бы устоять на линии укреплений, которая только ещё строилась, перед натиском ста французских дивизий. С военной точки это было невозможно».

А его начальник фельдмаршал Кейтель там же, в Нюрнберге, заявил, что немецких наступательных средств не хватило бы даже для того, чтобы прорвать приграничные укрепления Чехословакии.

Таким образом, роль представителей Лондона и Парижа Чемберлена и Даладье в Мюнхене была провокационная. Они, по существу, стали пособниками Гитлера в открытии ящика Пандоры, из которого посыпались страшные беды Второй мировой войны. Они откровенно сдали Чехословакию нацистам. Вина тогдашнего руководства Польши в этом грязном деле очевидна.

Гитлер накануне вторжения в Чехословакию вызвал к себе её руководителей Гаха и Хвалковского, которым фактически поставил ультиматум, что не только Судеты будут немецкими, но и вся страна. Фюрер потребовал, чтобы операция по вводу германских войск была проведена без всяких провокаций со стороны чехословацкой армии и гражданского населения.