Сергей сопротивлялся парижским соблазнам, поселившись не на Монмартре или Монпарнасе, а в тихом 7-м округе, рядом с Домом инвалидов. По вечерам избегал водевилей и шоу с полуобнаженными девушками, предпочитая бридж и шахматы. Он нарушал правила только в музыке и, несмотря на бесконечные поездки, жил по заведенному порядку. Для Сергея Париж был местом работы, а не развлечений, и ему не нравилось то, что создавали французские музыканты. Он настоял на том, чтобы провести лето в доме на берегу Бискайского залива, где Лина ухаживала за больной матерью Сергея. Сама она любила столицу Франции, но ради него была готова на жертвы.

29 апреля Лине удалось вырваться из Сен-Бревен-ле-Пена в Париж, оставив Марию Прокофьеву заниматься рукоделием в компании экономки. Лина ехала на премьеру «Скифской сюиты», исполнение которой было назначено на 30 апреля. Судя по аплодисментам, произведение имело успех, хотя похвалы Стравинского показались Лине снисходительными. Впрочем, в Париже Стравинский был для Сергея тем же, что и Рахманинов в Нью-Йорке, – соперником.

1 мая Лина и Сергей вернулись в Сен-Бревен-ле-Пен, но через неделю Сергея вызвали в Париж, на этот раз в связи с постановкой «Шута». Это был решающий момент в его карьере, шанс наконец создать театральную сенсацию вроде тех, которыми славился «Русский балет», и он хотел, чтобы Лина и его мать были рядом. Установилась хорошая погода, и они даже пожалели, что приходится уезжать с побережья. В Париже Мария вернулась в клинику, где ей делали операцию по удалению катаракты, а Сергей и Лина сняли два отдельных номера в скромном отеле, расположенном через улицу от театра Gaote Lyrique, где должна была состояться премьера балета. Дягилеву не удалось договориться о более престижном зале, что свидетельствовало о снижении его влияния на парижский театральный мир. Сергей был занят на репетициях, так что решение спать отдельно от Лины, в своем номере, в данном случае было простительным.

Судя по последним репетициям, «Шут» должен был пройти без больших сложностей. Хотя ошеломляющая, неистовая музыка «Шута» не достигла скандального успеха балета Стравинского «Весна священная», премьера которого состоялась в 1913 году, балет Сергея произвел достаточное впечатление, чтобы богатая консервативная публика укрепилась в своем мнение относительно Прокофьева как истинного модерниста. Дягилев был доволен: Прокофьев оправдал ожидания.

Неловко кланяясь, композитор наслаждался сдержанными аплодисментами. После окончания спектакля успех отправились праздновать на Монмартр. По русскому обычаю один за другим следовали тосты, и Сергей позволил себе выпивать наравне с другими. За столом, уставленным тарелками с едой, под японскими бумажными украшениями в форме животных сидели «волнующе декольтированные кокотки»[112]. Лина гордо сидела рядом; мать Сергея не пошла с ними. Хотя Сергею всегда было трудно расслабиться, в этот раз он упивался триумфом. Однако Лина выпила слишком много, и Сергею пришлось везти ее в отель.

На следующий день он опять окунулся в работу, и ошибки оркестра причиняли Сергею не меньше страданий, чем похмелье. После двух представлений в Париже балет отправился в Лондон с другим дирижером. Сергей был так измучен, что отказался ради репетиций пересекать Ла-Манш с дягилевскими танцорами и музыкантами. Вместо этого он вместе с матерью поехал на поезде в Сен-Бревен-ле-Пен, стремясь поскорее очутиться в спокойной рабочей обстановке.

Это было 26 мая. А на следующий день приехала Лина. Она осталась в Париже, чтобы встретиться с новым педагогом, выдающейся французской певицей-сопрано Эммой Кальве. Приближалась к концу блестящая карьера певицы, наибольший успех которой принесла партия Кармен в опере Жоржа Бизе. В последний раз Кальве выступала в Парижской опере в 1919 году. Прощальное турне по Британским островам и Соединенным Штатам было еще впереди. Кальве бывала раздражительной, но любила брать под крыло молодых певцов и в межсезонье давала им уроки.

В середине лета Кальве согласилась заниматься с Линой в собственной резиденции на юге Франции. Мисс Спенсер и миссис Гарвин были в восторге от выпавшей Лине возможности добиться успеха и обещали приехать, чтобы повидаться с ней. Но для Лины этот уникальный шанс означал очередную разлуку с Сергеем, который делал вид, что недоволен, но на самом деле поддерживал ее затею. В дневнике Сергей подчеркивал, что был бы рад, если бы Лина сдала карьеру и была независима. Но у нее самой поубавилось амбиций после фиаско в кабаре Балиева, к тому же Лину пугала конкуренция. Она рыдала, упаковывая вещи, а мать Сергея дулась. Он же уверял обеих, что время пролетит незаметно. Лина планировала уехать на три недели, но задержалась на шесть.

Она поехала вместе с Кальве, ее аккомпаниатором и еще одной ученицей в средневековый город Мийо, расположенный в регионе Южные Пиренеи. Поездка обычно занимала шестнадцать часов, но шедший перед ними поезд сошел с рельсов, так что в результате они добирались до места два дня. Замок, который Кальве купила в разгар известности в 1894 году, располагался на горном плато, в 12 километрах от города, на высоте двух тысяч футов над уровнем моря. Это был типичный средневековый замок: смотровые башни, крепостной вал, сооруженный в 1050 году, сады, пастбища… и холодные сквозняки, которых Кальве, в отличие от учеников, просто не замечала. Она до такой степени любила это место, что назвала три горы, окружавшие плато, в честь опер, которые принесли ей наибольшую известность и дали возможность приобрести замок: Кармен (опера Жоржа Бизе «Кармен), Честь (опера Пьетро Масканьи «Сельская честь») и Наваррка (опера Жюля Массне «Наваррка»).

Если бы Лина приехала в Мийо спустя много лет, она могла бы остановиться в очаровательном комфортабельном отеле, названном в честь ее педагога по вокалу, местной героини. Но теперь она чувствовала себя подобно девице, заточенной в замке на высокой неприступной скале и ждущей рыцаря-спасителя. Единственным источником связи с внешним миром были письма. Первую ночь она провела в мрачной комнате, в которой когда-то ночевал Генрих IV. Утром Лина перебралась в более светлое помещение с туалетной комнатой, расположенное в круглой башне с балконом. Вокруг завывал ветер, где-то внизу шумела вода.

Гостьям обеспечили все удобства, но строгий распорядок дня – подъем в восемь утра, общие трапезы, занятия и отход ко сну в 22:00 – заставлял Лину чувствовать себя, как в тюрьме. Аккомпаниатор, робкая французская девушка, оказалась недалекой и скучной собеседницей, а ученицу, приехавшую вместе с ней, Лина всячески задевала, подвергая уничижительной критике. Ее звали Фрида Манасевич, но Лина, демонстрируя свои наименее привлекательные черты, называла ее не иначе как «заискивающей маленькой еврейкой». Она жаловалась Сергею, что Фрида «вечно крутится вокруг мадам Кальве» и «ведет себя, как полная идиотка, чтобы понравиться ей. Жаль, что у этой особы вдобавок колоратурное сопрано». Кальве смягчила немотивированный гнев Лины, заверив ее, что она plus avancee (более продвинутая), чем Фрида[113].

Уроки длились всего по пятнадцать минут и проводились раз или два в день в изящной музыкальной комнате с превосходной акустикой. Часто Лина и Фрида занимались вместе. Кальве заполнила комнату памятными подарками и сувенирами и не отказывала себе в удовольствии делиться с Линой забавными историями о своих встречах с королями и королевами. Некоторые уроки, в зависимости от того, в каком настроении пребывала на тот момент Кальве, были утомительными, но непродуктивными; другие, наоборот, продуктивными и неутомительными, а были одновременно продуктивные и утомительные. В самом начале Лина совершила faux pas (промах), признавшись, что училась у другого педагога. Кальве и Литвин вместе выступали на сцене и смертельно рассорились. Так что не было ничего удивительного в том, что Кальве раскритиковала технику Лины, начиная с того, что у нее неправильно поставлено дыхание. В противовес мнению Литвин Кальве заявила, что у Лины не драматическое сопрано, а «чистая колоратура»[114].