Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Довольно развернутая характеристика. И почему же он стал таким?
– Потому что его родители занимались только собой. Это генетическое. В этом, похоже, даже нет его вины. Он, судя по всему, копия своих предков. Они просто не научили его любить, вот и все.
– Разве этому можно научить?
– Любви?
– Ну да… Любви, заботе…
– Конечно, можно!
– Как?
– Собственным примером. В любви нет ничего редкого. Любовь испытывает каждый человек на земле – любовь нормальна и физиологична, в любви нет никакого волшебства, с ней просто нужно уметь обращаться. Вы заметили, что автор несколько раз говорит о своей дочери, но ни разу не называет ее имя? Я вот заметила. Не думаю, что это случайность. Я думаю, что это специально сделано.
– Для чего же?
– Чтобы мы поняли, что главному герою совершенно наплевать на дочь.
– Это не так. И ее зовут Маша, он назвал ее в честь собственной мамы.
– Откуда вы знаете?
– Прочел чуть больше, чем автор.
Я затыкаюсь. Мне тяжело говорить. Болит челюсть. Я закрываю глаза. Машина трясется, сирена воет. Кажется, в салоне еще сильнее пахнет блевотиной и дерьмом. «Разрушает все вокруг себя». Тут она права. Для того чтобы испортить жизнь большому количеству людей, вовсе не обязательно быть диктатором или маньяком. Даже Богом для этого быть необязательно. Достаточно родиться в Риге, уехать в Москву и стать сценаристом.
Я засыпаю. Вся эта история слишком быстро укачивает меня. Мне снится, что я попадаю в рай. Ко мне выходит какой-то мужик. Опрятный. Он похож на всех Иисусов сразу, и я понимаю, что он – Бог. Чтобы подтвердить это, он говорит, что я не ошибся, что он, да – он Бог. И он становится передо мной на колени, и он склоняет голову. И кругом все бело и ярко, как бывает в салоне самолета над облаками. И Бог говорит мне, что хочет попросить прощения. За что? – спрашиваю я. За все, как в стихотворении девочки, которая пишет как Бродский, отвечает Бог. И он начинает развязывать мне шнурки и стягивать кроссовки. И Бог извиняется, и говорит, что я во всем прав и что он действительно мудак. И он просит прощения и совета и интересуется, могу ли я стать его другом. И мне кажется, что Бог чем-то походит на моего дядю, во всяком случае, руки его точь-в-точь руки моего дяди, и лицо, лицо тоже походит на лицо моего дяди, только я никогда не думал, что мой дядя – Бог. И Бог что-то говорит, и плачет, плачет много и почти весь сон. И Бог плачет, и говорит, что ему всегда нравились такие кроссовки, как у меня.
– И что ты теперь собираешься делать? – спрашиваю я.
– Не знаю, – говорит Бог.
– Может, тебе умереть?
– Я пробовал, – сожалеет Бог.
– Выходит, у тебя больше нет ни одного замысла?
– Ни одного, – отвечает Бог.
Утром, продрав глаза, я вижу Лену. Она не улыбается. Судя по всему, она не хотела приходить сюда.
– Я уезжаю в Юрмалу, – зачем-то говорю я.
– Ты до туалета дойди сначала, писатель.
– Я хочу, чтобы вы с Машей поехали со мной. Я тебя прощаю.
– Ах ты меня прощаешь?
– Да. Давайте через несколько дней, когда я поправлюсь.
– Зачем?
– Попробуем все заново. Начнем другую жизнь. Я подумал, что хочу уехать с вами.
– Ты подумал, что хочешь уехать с нами? А о том, что в твоей сраной машине, в которой ты своих шлюх возишь, нет даже детского кресла, ты подумал? А о том, что ребенку необходимо питаться пять раз в день, ты подумал? Ты собрался в дорогу? Ты купил все, что нужно? Или ты только подумал о том, что хочешь под печальную музыку вернуться домой, а все остальное, как всегда, сделает Лена? Ты подумал, что любишь нас? А что такое твоя любовь? Ты знаешь о том, где в Юрмале продается безмолочная каша? Ты хоть знаешь, что твоей дочери можно только безмолочную кашу? Об этом ты подумал? Ты подумал о количестве вещей, которые необходимы ребенку?! Ты вообще понимаешь, как мы живем? Куда ты мне предлагаешь ехать? В дом твоих родителей?! Ты хочешь, чтобы я жила у людей, которые последний раз, когда гостили у нас, просыпались не раньше двух часов дня и ни разу не помогли мне с годовалым ребенком?! У них ты мне предлагаешь жить? Кто мне будет помогать с Машей? Ты хоть раз в жизни думал о другом человеке? Тебе хочется начать все сначала? Так начинай – я-то здесь при чем? Заведи себе собаку, или очередного кота, я не помню, есть ли у тебя кот или нет – давно не была в твоем гадюшнике!
– Нет кота, – хриплю я в стену.
– Что? Я не расслышала.
– Сбежал, говорю, кот.
– Никуда я не поеду с тобой! Возвращайся один! Сделай хоть раз в жизни что-нибудь правильно. Исчезни, Саша! Прошу тебя, пропади! Перестань нас изводить! Ты думаешь, ребенку хорошо оттого, что отец появляется раз в месяц? Ты думаешь, Маша помнит тебя? Понимает, кто ты? Ты захотел вдруг стать хорошим? Хочешь жить вместе с женой и дочерью? Наверное, и к девкам перестанешь бегать? Завяжешь со всем, да? Ты хоть понимаешь, как живут мужчины, которые помогают своим женам? Ты хоть понимаешь, в каком ритме находятся настоящие отцы? Что ты сделал за последнее время для нас? Я тебя спрашиваю – что ты сделал для нас?!
– Ты поедешь со мной?
– Ты глухой? Я же сказала: нет! Нет! Нет! Ты меня слышишь? Нет, я не поеду с тобой!
– Почему?
– Потому что все кончено, Саша! Давно все кончено! Ты все пытаешься написать книгу, которую за тебя уже давно написали. Я беременна. У нас будет сын.
Сын. «Сын – это славно», – думаю я. Я все смотрю в стену, и Лена, кажется, садится на другой стул, рядом с дверью. «Гёба отец?» – спрашиваю я. «Гёба», – отвечает Лена. «Гёба – это хорошо», – думаю я. Дружище. Старина. Парень, который может подогнать лучшую наркоту в городе. Друг, который вечно мечтал занять мое место. Вот и откропалил себе кусочек. Ну что же… так даже хорошо. Гёба – это неплохо. Во всяком случае, лучше, чем Флюгер или Туловище. Гёба – это действительно хорошо, Гёба заботливый.
– А ты у него с солью сосешь или без?
Лена больше не приходит. Приходят сообщения. От человека, который обещает убить моего отца. Я отвечаю, что деньги привезу. Прошу подождать три дня. Меня тошнит, болит голова. По-прежнему названивают работодатели. Предлагают хорошие деньги, плохие программы. Приходят весточки и от моего психоаналитика. Док будто бы волнуется, интересуется моим здоровьем, настаивает на встрече. Говорит, ждать больше нельзя. «Саша, приезжайте обязательно! Нам есть о чем поговорить!». «Мне сейчас точно не до вас», – отвечаю я. И в самом деле, меньше всего я хочу отвечать. Меня и близко не радует перспектива очередного сеанса.
– Рассказывайте, – скажет он.
– А вы? – спрошу я.
– А я здесь только для того, чтобы прорезался ваш голос. По сути, в этом и есть смысл наших встреч. Я буду слушать вас.