Разборы полетов тянулись долго. Мягко говоря, шокированные власти колонии выясняли, с каким сортом «черного мяса» имели дело. Запросили даже Ямайку. Выяснили. По ходу дела долго мурыжили мистера Катера, который не усмотрел. Затем всплыло и «письмо Джемми» (по сей день хранящееся в чарльстонском архиве), после чего досталось на орехи и вице-губернатору – за разгильдяйство с особо тяжкими последствиями. Правда, должность была не выборная, так что отделался почтенный сэр относительно легким испугом – шефы приняли во внимание, что на его месте мог оказаться каждый: кто из нормальных людей принял бы всерьез дурацкие каракули, да еще на мове каких-то латиносов? Натурально, досталось и неграм. С 1740 года обязательное соотношение белых и негров на плантациях было установлено в пропорции не менее, чем один к десяти. Все «свободные черные», хотя ни один из них к бунту отношения не имел, были объявлены «подозрительными». Правила освобождения, до того очень либеральные, ассамблея колонии затруднила до предела, а уже освобожденным чернокожим запретили объединяться в артели, обучаться грамоте и владеть оружием (даже топоры отныне полагалось, нанявшись на работу, брать в аренду у работодателя).

Параллельно, зная по опыту, что детишки, рожденные на плантациях и с детства правильно воспитанные, более смиренны, решили делать ставку на разведение домашних рабов, и с этого времени случка чернокожей прислуги была поставлена на конвейер. Что же до плантационной скотинки, то ее в порядке профилактики переписали поголовно, принудительно выкупив у владельцев ненадежных и продав их на Барбадос. На десять лет был наложен мораторий на закупку рабов вообще. Затем, по истечении срока, посылать за «черным золотом» решено было свои суда, хотя это и обходилось гораздо дороже. Но самое главное, был наложен и впредь неукоснительно соблюдался запрет на покупку невольников на берегах Конго и у случайных поставщиков. С 1740 года для нужд Южной Каролины и Вирджинии их закупали только через Луанду, у крупных оптовых фирм, гарантировавших, что товар «дикий» и поступил на рынок из внутренних областей материка.

А теперь, выяснив, как опасно порабощать самураев, пусть даже черных, давайте поговорим о первом «черном» бунте Америки, который, в отличие от «нью-йоркских» мятежей, если бы случился, не был бы ни бессмысленным, ни беспощадным…

Сведений о Габриэле, благодаря обширным архивам следствия, сохранилось немало. Известно, что он ровесник Соединенных Штатов, что родился в благодатной Вирджинии, где рабство было куда мягче, чем на жестоком Севере или на гиблых берегах Миссисипи, на Брукфилд, табачной плантации Томаса Проссера. Известно, что имел братьев, погодка Соломона и, помладше, Мартина, и все они с ранних лет учились у отца кузнечному делу. Также известно, что был он очень талантлив (самоучкой выучился читать и писать и очень любил книги), огромен (чуть ниже 2 метров), невероятно силен и обладал, как сейчас принято говорить, харизмой: даже старые рабы считались с его мнением, а противоречить его воле никто даже не думал.

Судя по всему, парень стремился к развитию, и ему везло: в 1798-м, после смерти старого хозяина, его сын, нуждаясь в деньгах, отпустил братьев на оброк (это в Вирджинии было в порядке вещей, хотя власти и пытались препятствовать), и Габриэль обрел, пусть и неформально, свободу и некоторое количество собственных денег. А также и друзей из числа таких же оброчных рабов, свободных негров и белых работяг, деливших с ним работу и досуг. Такое межрасовое общение властями штата, в принципе, не поощрялось, даже ограничивалось, но, поскольку проследить за соблюдением запретов не мог никто, никто их и не соблюдал. Однако, в отличие от большинства приятелей, Габриэль, как потом рассказывали знавшие его, «не слишком любил праздные развлечения и предпочитал им умные разговоры, стараясь сблизиться с людьми, у которых было чему учиться».

Деталей, естественно, нет, но из всего дальнейшего можно понять, что общался он с ветеранами Войны за независимость, с французами, бывшими свидетелями революции, особо интересуясь событиями в Санто-Доминго, с активистами из числа белых ремесленников и свободными неграми, занимавшимися мелкой, но успешной торговлей, которым, видимо, очень завидовал, мечтая стать таким же, как они, самому себе хозяином, – и понемногу, обдумывая житье, пришел к выводу «Так жить нельзя», а затем и «Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой», после чего начал формировать кружок единомышленников. Как показал позже, уже на суде, его брат Соломон, «я не думал ни о чем таком, но мой брат Габриэль открыл мне глаза, объяснив, что мы, объединившись, могли бы победить белых и стать владельцами всего, что они имеют».

Сложно сказать, как бы все было и чем бы кончилось, но в сентябре 1799 года случилось так, что Соломон и его приятель по имени Юпитер украли свинью, а когда белый стражник Абессалом Джонсон поймал их и начал бить, Габриэль, вступившись за брата, избил его и оторвал ухо. Рабу за нападение на белого человека полагалась казнь, но Габриэля спасло умение бегло читать: по закону «О божьей проповеди» ему предложили «с искренней верой прочесть главу из Библии», что он и сделал с недюжинным артистизмом, и специальная комиссия решила, что он достоин помилования. Петлю заменили клеймом на левой руке и месяцем тюрьмы, из которой здоровяк вышел с твердым пониманием того, что дальше так жить нельзя, а нужно делать как в Санто-Доминго. А поскольку обаять людей Габриэль, как мы уже знаем, умел очень даже незаурядно, его задумка начала быстро обрастать плотью.

Первыми соратниками, как положено, стали родственники, – жена, служившая по найму няней, и братья Соломон с Мартином. Затем появился некий Джек Боулер по прозвищу Канава, оброчный раб-землекоп, еще более громадный, чем сам Габриэль, считавший, что «мы имеем такое же право бороться за свободу, как и любой человек», потом раб Бен с плантации Проссеров, приятель Габриэля еще с детства, еще один Бен, с плантации Вулфолков, – и пошло-поехало. Идею понесли в массы, причем не только в черные. По мнению Габриэля, мятежных рабов неизбежно поддержала бы и белая беднота, и такой прогноз не был вовсе уж лишен оснований. Что рабы записывались в ряды сотнями («Я счастлив, как никогда, я ваш, готов убивать белых, как овец»), понять можно, но к заговору охотно примыкали и свободные негры, и вовсе не негры; четверка белых, – два француза (имена неизвестны), «васп» Чарльз Джерси и немец Александр Бедденхорст, – вошли даже в ближний круг Габриэля.

Следует отметить, что успеху агитации способствовал и очень тщательно продуманный план восстания. Габриэль, судя по всему, был очень прагматичен и старался поменьше мечтать. Скажем, о возможной высадке в Вирджинии французских войск он отзывался в том духе, что, мол, «это, конечно, было бы неплохо, но не стоит на это рассчитывать». Его план прост и логичен: захватить арсенал и Капитолий в Ричмонде, взять в заложники губернатора Джеймса Монро и расширить зону восстания на соседние графства и города – Петербург, Норфолк и Альбермарль, где ячейки заговорщиков были весьма сильны. А затем наращивать живую силу за счет притока рабов с плантаций, белой бедноты и краснокожих из племени катаба, с которыми штаб заговора установил связь через некоего самбо Джейкоба, державшего в Ричмонде таверну. В рамках же практической подготовки (Габриэль справедливо полагал, что с одними палками не стоит и начинать) в сельских кузницах активно ковали тесаки, наконечники для пик, сверлили самопалы и лили пули (предполагалось, что для штурма арсенала этого достаточно, а там само пойдет). При этом удивляет уровень конспирации: подготовка шла более полугода, но никто ни о чем не догадывался и никаких утечек не было. Если же какие-то слухи и пробивались, то без всякой конкретики: 22 апреля губернатор Монро сообщал Томасу Джефферсону, что «кое-кто опасается, что наши негры могут взбунтоваться, но эти подозрения мне кажутся беспочвенными». Примерно такой же была и реакция на письма, полученные 9 августа от плантаторов Джона Граммера из Петербурга и Остина Дэвиса из Ричмонда, что-то услышавших от своих рабов. То есть негров, конечно, допросили, но они, как выяснилось, ничего толком не знали.