Пачоли в написанном им предисловии до небес превозносил имя Леонардо. Он восхвалял его как создателя «Тайной вечери» и автора гигантской конной статуи. Особенно восхитили его размеры монумента. «Леонардо написал бесценный труд о движении, толчке и весе, — добавлял Пачоли, — а также о всех силах…» Леонардо предвосхитил принцип инерции. Занятие математикой и геометрией послужило основой и дало пищу для его размышлений о мире, который, как он полагал, находится в состоянии гармонического равновесия. Хотя он и продолжал еще строить из себя якобы страдающего комплексом неполноценности, несчастного uomosenza lettere («неученого человека»), однако теперь уже с иронией. «Поскольку я не получил надлежащего образования, некоторые высокомерно полагают (это я точно знаю), что имеют основание критиковать меня, ссылаясь на то, что я ничему не учился. Они утверждают, что я, не имея ученого опыта, не могу надлежащим образом трактовать вопросы, за решение которых берусь». Но он уже знает себе цену, понимает, что произвел радикальную перемену стиля Кватроченто. В конце концов, он признан равными ему, другими учеными и математиками, и прежде всего — Лукой Пачоли.

Не будучи гуманистом ренессансного типа, не принадлежа к тем, кто получил блестящее образование в школе Полициано и других неоплатоников, кто пользовался покровительством дома Медичи, Леонардо стал универсальным гением. Он поместил человека, и прежде всего себя самого, в центр вселенной и обратил на этот центр все имевшиеся в его распоряжении инструменты познания, все методы, все дисциплины. «Рисовать — значит знать», — утверждает он. Он желает знать всё, он — человек эпохи Кватроченто в наиболее полном проявлении. Его жажда познания распространяется на всю вселенную. Ничто не может укрыться от его пытливого взгляда, его любознательность воистину безгранична. И вместе с тем он никогда не мог отделаться от ощущения, что везде и всегда он — чужой, прежде во Флоренции, теперь в Милане, точно так же, как потом будет в Мантуе, Венеции или Риме… Чужой во всем свете?

Опять праздники…

Пережив пародию на войну, каковой явился мимолетный набег французской армии (в известном смысле послуживший репетицией последующей оккупации Милана), придворное общество, как обычно, вернулось к беззаботному времяпрепровождению. Повинуясь воле Лодовико Моро, приободрившегося после недолгого периода поста и траура, Леонардо спешит исполнить его капризы, реализуя новые проекты. Несмотря на то, что непрерывно устраивались пышные пиры, участвовать в которых были обязаны все придворные, и Леонардо в первую очередь, Лодовико оставался ненасытным во всех смыслах. Еще совсем недавно едва не лишившись всего, этот безутешный вдовец в последний раз упивался блеском собственной власти.

В своих эфемерных фантазиях, поднимавшихся до высот первоклассных произведений искусства, Леонардо не знал равных себе. Он обладал редкой способностью устраивать чудеса, вкусом к инсценировкам и особенно пристальное внимание уделял техническим деталям. Об этом свидетельствуют его рекомендации по изготовлению карнавальных костюмов. Истинная красота, полагал он, заключается не в напыщенности, но в деталях, самых незначительных мелочах. Отсюда проистекала его забота об аксессуарах, по которым только и можно узнать истинного мастера-иллюзиониста. Ничто не оставляет его равнодушным, на всё он обращает внимание. «Чтобы изготовить хороший костюм, — пишет он, — возьмите тонкую ткань, покройте ее ароматизирующим слоем лака, составленного на основе терпентинового масла, и глазируйте ее ярко-красным восточным кермесом, а затем перфорируйте и смягчите костюм, чтобы он не прилипал к телу…»

Леонардо создал в залах дворца Сфорца настоящий экспериментальный театр. Сценическая архитектура становилась у него тем пространством, в котором герцогский двор утверждал свои моральные, религиозные и политические идеалы.

Успех обеспечивал Леонардо всё новые и новые заказы. Хуже обстояло дело с гонорарами: после вынесения смертного приговора его «Большому коню» Леонардо не держал в руках герцогских денег. Вероятно, Лодовико считал, что его придворному «декоратору» и так неплохо живется.

А между тем положение Леонардо при дворе герцога Миланского становилось все менее завидным. Впрочем, так же как и положение самого герцога в Италии. Леонардо чувствовал себя измученным бесконечными задержками жалованья, злословием, невыполненными обещаниями. Он снова пишет Лодовико, жалуясь на нужду и бедственное положение своей мастерской: «Я весьма сожалею о своем бедственном положении, тем более огорчительном для меня, что оно не дает мне возможности следовать собственному желанию во всем повиноваться Вашему величеству».

В конце концов, в порядке компенсации за всё, что ему не доплатили, Леонардо получает… новые заказы! Очередные праздники, новые инсценировки… Праздничное оформление покоев герцогского замка. Работа, отнюдь не адекватная масштабу таланта Леонардо, однако он соглашается, ибо у него нет иного выбора: он должен любой ценой обеспечить существование своей мастерской.

А каково было ему самому? Реалист и интеллектуал, он постоянно ощущал враждебное отношение к себе других интеллектуалов; многогранный, воистину универсальный талант, он как нельзя более раздражал тех, кто предпочитал специализацию. Обращенный в будущее, он обескураживал всех тех, кто жил исключительно сегодняшним днем, таких как Лодовико. Человек, стремившийся все постичь, проникнуть во все тайны, все воспроизвести и перестроить, не находил себе лучшего применения, чем развлекать праздную публику своим талантом декоратора и инсценировщика, хуже того — фокусника-иллюзиониста. Он предлагал проекты городов, а ему заказывали сценические костюмы. Недоразумение оборачивалось драмой. Впрочем, его репутации сильно вредило присущее ему непостоянство. Получив хороший заказ, он с энтузиазмом принимался за дело, а потом вдруг бросал начатое. Что это: разочарование или пресыщение? Создавалось впечатление, что он полностью выкладывался на начальной стадии работы, чтобы потом избежать разочарования конечным результатом. Возможной причиной этого могло быть и то, что живопись в его представлении являлась чисто умственной деятельностью, cosa mentale. Более того, высшей формой умственной деятельности. «Дух должен вставать между видимым объектом и его воспроизведением еще до того, как у художника возникнет живописный образ. Божественным характером живописи обусловлено то, что дух художника преображается в образ духа Божьего. Он так же свободно, не ведая преград, творил всё сущее…» Таково его гордое утверждение, касающееся собственного таланта, доказательство отчетливо сознаваемой им самостоятельности и независимости искусства.

Падение дома Сфорца

Когда Миланский двор приступил к распродаже своих имений ради наличных средств, Леонардо, на исходе пятого десятка, получил первое в своей жизни свидетельство о собственности. Собственность, с точки зрения землевладельца, была недурна: речь шла о винограднике площадью в один гектар, расположенном между монастырями Санта-Мария делле Грацие и Сан-Витторе, в весьма престижном месте. В силу своего нового статуса землевладельца он тут же, не обращая внимания на общую неблагоприятную ситуацию, приступил к тщательному обмеру своих владений, дабы точно определить их стоимость. А между тем надо было поторапливаться. Леонардо, предвидя неизбежное падение дома Сфорца, должен был подстраховаться на случай нежелательного для него развития событий и для этого решил покинуть Милан, которому опять грозила интервенция — и опять со стороны французов.