Оливия подумала, что для будущего политика Джордж Понглтон явно лишён необходимой в этой деятельности дипломатической тонкости.

– Если я правильно вас поняла, мистер Понглтон, вы намереваетесь возродить Мэдлингтон?

Джордж сделал стремительный шаг вперёд, попав в полосу света, и Оливия поразилась тому, какое фанатичное выражение приняло его лицо.

– Да, мисс Адамсон, именно так, и никак иначе! Я старший сын в роду, и это моя прямая обязанность. Но без капитала реконструкция поместья немыслима, невозможна! Полагаю, мисс Адамсон, вы слышали о том, какие невероятные суммы составляет налог на наследство.

– А леди Элспет, как можно заметить со стороны, не отличается бережливостью, – бесстрастно произнесла Оливия.

– Всё так, мисс Адамсон, всё так, – кивнул Джордж Понглтон. – Я бы даже сказал, что со стороны её поведение выглядит вопиющим расточительством, – и он многозначительно умолк.

Оливия, втайне забавляясь незатейливостью его тактики, подала ему следующую реплику:

– То есть, если я всё правильно понимаю, вы хотели бы знать, кому леди Элспет собирается завещать капитал? Ну, или то, что от него останется, – добавила она не без умысла.

На лице Джорджа расцвёл апоплексический румянец. Он одним глотком допил остатки чая, вновь наполнил чашку и встал у окна. Послеполуденное солнце осветило всю его тучную фигуру – сутулые плечи, обиженно выпяченный подбородок, выступающий живот, большую голову с крупными мясистыми ушами.

– Британия стоит на пороге новой войны, мисс Адамсон. Закрывать глаза на этот факт попросту глупо. Тот мир, что мы наблюдаем, скоро перестанет существовать и останется только в наших воспоминаниях.

– Вы имеете в виду события, что происходят сейчас в Германии?

– И это тоже, – Джордж кивнул и, поощряемый вниманием собеседницы, пустился в откровения: – Я, мисс Адамсон, не делец, а стратег. Я обладаю даром политического предвидения и считаю, что мы не должны враждовать с Германией. Всем будет только лучше, если мы установим с её лидерами взаимовыгодное сотрудничество. Мэдлингтон, располагающийся в сердце Йоркшира, в этом отношении представляется мне идеальным плацдармом для упрочнения дипломатических связей с германскими властями. Однако поместье нуждается в немедленной реконструкции, а для этого потребуются довольно внушительные суммы. И скажу прямо, мисс Адамсон, – тут Джордж, надо отдать ему должное, слегка смутился, – я готов пообещать приличную сумму – скажем, двести фунтов! – тому, кто возьмёт на себя труд заставить мою мать внять голосу рассудка и изменить завещание в мою пользу. Надеюсь, вы понимаете, о чём я?

Оливия по-прежнему сохраняла бесстрастность, хотя это и стоило ей немалого труда, но Джордж с такой наглой настойчивостью смотрел на неё, его глаза горели таким предвкушающим близкую выгоду блеском, что она не выдержала:

– О, мистер Понглтон, я всё отлично понимаю! Но вот какая незадача: леди Элспет уже приняла решение по поводу завещания. Она собирается оставить весь капитал мистеру Седрику. Она сама мне об этом сказала, буквально с четверть часа назад.

***

К великой досаде Анны, миссис Вайсли по-прежнему чувствовала себя нездоровой, и по всему выходило, что ранний ужин, который решили подать вместо чая, придётся готовить ей самой. Были испробованы все надёжные средства, чтобы поставить кухарку на ноги: каломель, пилюли Бичема, нюхательные соли, ложечка хинной настойки и снадобье с невообразимо отвратительным запахом и вкусом под выспренным названием «Универсальная тонизирующая микстура для дам и джентльменов, пекущихся о своём здоровье и желающих сохранить бодрость духа и избавиться от телесной слабости», но миссис Вайсли продолжала держаться за грудь и тяжело дышать.

Анна повела её наверх и всю дорогу с подозрением принюхивалась к ней и присматривалась – нездоровое пристрастие кухарки к хересу ни для кого не являлось секретом. Оставив миссис Вайсли хинную настойку и пообещав после ужина проведать её и принести чашку травяного отвара, Анна поспешно отправилась в кухню, ломая голову, как выйти из сложившейся ситуации без потерь.

Тем временем леди Элспет, весьма довольная собой, закончила телефонный разговор с экономкой местного викария, мистера Рутлинга, и, положив трубку на рычаг, громко и победительно произнесла: «Вот так-то!» Она не сомневалась, что викарий примет её приглашение на ужин. В прошлом они не слишком симпатизировали друг другу, но, во-первых, время смягчает сердца, а во-вторых, на чьи пожертвования (к слову, необычайно щедрые) церковь обзавелась витражным окном с изображением тайной вечери? Все свои дары леди Элспет делала от имени покойного лорда Артура Понглтона, находя в этом особое удовольствие, ведь тот терпеть не мог церковных попрошаек, как он их называл, а в последние годы жизни и вовсе отличался чрезмерной скупостью.

Из-за того, что при Седрике в Мэдлингтоне к столу не подавали ни вина, ни бренди, все собирались непосредственно перед самой трапезой в столовой. Лишённые возможности праздно поболтать и расслабиться, гости входили в обеденный зал напряжённые, ещё не сбросившие с плеч груз дневных забот.

Хигнетт, стоявший у стены, со своего места мог наблюдать за ними и слышать все их разговоры. Мастерски скрывая любопытство, он наслаждался той маленькой властью, которую дарует роль наблюдателя, и которой он был лишён бо́льшую часть времени.

Вот леди Элспет обменивается с Оскаром Финчем, вернувшимся из холмов, заговорщическими взглядами, а вот Виктория Понглтон подаёт Джорджу знак, чтобы он подошёл к ней ближе. «Ну что, ты поговорил с ней насчёт завещания?» – разобрал дворецкий её шёпот. «Да, и она согласна», – ответил Джордж, весь горя от возбуждения.

Сердце Хигнетта забилось чаще. Виктория и Джордж, несомненно, представляли серьёзную угрозу его плану. Их слаженные действия могли поколебать решимость хозяйки и вынудить её изменить условия завещания. Чтобы услышать дальнейший разговор, он сделал вид, что одна из ваз с оранжерейными пенстемонами нуждается в том, чтобы её передвинули. Весь обратившийся в слух, дворецкий не заметил, что разговор супружеской пары интересует не только его – Оскар Финч тоже внезапно ощутил настоятельную потребность полюбоваться тем же цветочным букетом.

К разговорам Седрика и Присциллы прислушиваться надобности не было – супруги болтали громко, ни от кого не скрываясь и по обыкновению обсуждая то ли новый законопроект парламента и его последствия для фабричных рабочих, то ли требования, выдвинутые забастовщиками на текстильной фабрике в Шеффилде.

Леди Элспет, Бернадетта и Оливия образовали небольшой кружок, в котором с энтузиазмом обсуждали дальнейшую подготовку к празднеству, которая должна была начаться после ужина. Правда, Оливия заметно скисла и перестала принимать участие в разговоре, когда узнала, что речь идёт о вышивке и шитье вещиц для благотворительного аукциона.

За стол сели, когда прибыл викарий – маленький, пухлый человечек с лучистым взглядом ярко-голубых глаз и такой медоточивой улыбкой, что, как шутили его прихожане, ею можно было бы сдабривать чай вместо сахара. Расточая дифирамбы леди Элспет о щедрости её недавнего пожертвования (Джордж, услышав это, побагровел и многозначительно переглянулся с Викторией), викарий сыпал беззубыми остротами, над которыми сам же и смеялся озорным мальчишечьим смехом.