– Завтра у меня выпуск. Тебя ведь на своем не было, я знаю. Мне бы хотелось, чтобы ты… Ну, в общем…

Удивительно, но в его голосе чувствуется мольба. Весь показной лоск, которым Кирилл так любит кичиться, слезает с него, как облупившаяся эмаль. У Мурата на языке так и вертится: «А на хер сходить не хочешь?». Но для всего того, что совершил Пегов, любой матерщины будет мало. Конечно, Кирилл в курсе, что Мурат не присутствовал не только на своем выпуске, но и на вручении аттестата, ведь сам и приложил к этому руку.

– Я не приду. Это все?

– Приходи. Было бы неплохо, вернись все назад, а?

– В те дни, когда ты еще не угрожал мне? Я молчу про тебя не потому, что великодушный до усрачки.

Голубые глаза Кирилла превращаются в лед.

– Я сделал это вынужденно. Я не хочу доходить до крайностей.

Кто бы сомневался. Мурат уничижительно хохочет:

– Своему дружку ты тоже это говоришь? Хотя не отвечай. Мне плевать на вас. Проваливай.

– Я скоро уеду в Москву. Ты ничего не потеряешь, если завтра повеселишься. Смирнова и Банина тоже пригласили. – К кассе подходит покупатель с доверху полной корзиной, так что Кирилл разворачивается к выходу. И перед тем, как окончательно уйти, бросает напоследок: – Приходи, Котов, не ломайся.

Мурат все же не сдерживается и едва слышно цедит:

– Убейся к хуям.

Покупатель, опешив, выпучивает глаза.

Слова Пегова – последнее, о чем стоит думать. Выпускной? Отличная шутка. Кирилл, видно, совсем крышей поехал, раз решил, что может подобным загладить вину. Мурата на этом празднике жизни ждут в последнюю очередь. Появись он там, никто не побрезгует напомнить ему, кто он сам и кто его мать. Приглашение Кирилла – очевидная попытка унизить, и дружелюбию его грош цена.

День подкидывает еще достаточно мелких неудач. От звонков разрывается телефон. Снова неизвестный номер, с которого отец посылает сообщения с просьбами встретиться. Голодный и злой Мурат расставляет товар на полку и решительно не понимает, чем он это заслужил.

Главное, не терять надежду на лучшее. Все ведь проходит, и это тоже рано или поздно пройдет. Подождать, перетерпеть, и можно жить дальше. Мама обязательно поправится, и эти непростые времена они вместе забудут, как плохой сон. Милана скоро пойдет в школу. Надо будет обязательно записать ее в кружок по рисованию. Он и сам не прочь научить ее основам, но период сейчас напряжный – не до уроков.

Полы наконец домыты и чистящие средства убраны в подсобку. Мурат устало мажет взглядом по настенным часам – его смена окончена. Дернув ручку стеклянной двери, он клянется себе, что, когда будет увольняться отсюда, обязательно вырвет с корнем этот раздражающий колокольчик.

Улица встречает его успокаивающей ночной свежестью и горсткой тусклых звезд на дымчато-синем небе. Вчерашний жук-плавун потерял лужу и теперь слепо тычется по сторонам. Мурат смотрит на него и тоскливо думает: «Вылитый я».

Он хочет привычно закурить, уже зажимает губами сигарету, как за спиной доносится резюмирующий голос:

– Курить сейчас не круто, чел.

Мурат разворачивается. На него неловким взглядом смотрит Денис Царев.

Жить в моменте

Денис стоит с накинутым на голову капюшоном, скрестив руки на груди, неловко топчется на месте и намеренно не смотрит в упор. Вокруг него вьется редкая мошкара, от которой он то и дело отмахивается. Фонарный свет осветляет его карие глаза до красновато-коричневого. Гречишный мед такого же цвета.

Мурат закуривает и молча кивает в сторону дороги. Денис идет за ним следом, тоже молча. Сигаретный дым поднимается над их головами тонкой струйкой. Они поворачивают на плохо освещенный переулок. Черные кроны талины[1] зловеще шелестят от ветра. Сквозь сплетения веток выглядывают кусочки белой луны. Чья-то собачонка лает сквозь заградительную сетку. К дому лучше идти по безлюдным дорогам и заднему полю, чтобы никто левый не увидел их, гуляющих в ночи.

Мурат – инициатор встречи, поэтому обязан начать разговор первым, но он уже давно позабыл, как люди общаются. В момент, когда молчание становится давящим, Денис без особой надежды тянет:

– Ну-у-у, э-э-э… – Он нервно кашляет, затем спрашивает: – Как дела у Елены Ануровны?

Обычная ли это вежливость или искреннее беспокойство – неважно. Денис сымпровизировал, дал мало-мальское начало диалогу. Вместо раздражения, которое Мурат привык чувствовать рядом с ним, внутри появляется что-то похожее на укор совести.

– Все хорошо.

В его голове по пустыне катится унылое перекати-поле. Денис не спешит спрашивать о чем-нибудь еще, наблюдает за Муратом исподтишка. Ждет.

Тот фантастическим образом находит соломинку, за которую можно ухватиться:

– Спасибо, что не так давно привел мою сестру домой. И сладости к чаю… были довольно неплохие. Вкусные, короче.

Денис улыбается, и его круглое лицо становится еще круглее.

– Всегда пожалуйста. – Его кулак крепко сжимает рукав в районе локтя. Он чувствует себя не в своей тарелке рядом с Муратом. – Но за сладкое не меня стоит благодарить, а Катюшку. Готовит она просто отпад, правда.

Мурат знает невестку Риммы Аркадьевны только заочно, по маминым рассказам. Мама когда-то работала с ней в детском саду.

– Поблагодарю ее, когда встречу. – Его кивок прибавляет к уверенности Дениса еще несколько очков.

Тот отвечает расслабленно, словно все те разы, когда Мурат пассивно агрессировал в его сторону, сейчас перестают иметь хоть какой-то вес:

– У меня с готовкой большие проблемы. Я, как сюда приехал, не особо к плите приладился и однажды случайно сломал конфорку. У меня дома, ну, в городе, газ вообще-то, а здесь все совсем непривычно. Бабуля меня чуть не убила.

Да уж. Такими темпами парень однажды просто с голоду помрет, раз элементарно сам себя обслужить не может. А потом с горькой ухмылкой Мурат вспоминает, что Царев из богатеньких.

На этом моменте диалог скатывается в никуда. Минут десять они идут, не разговаривая совсем. Денис расстроено обкусывает корочку на губах, должно быть обдумывая, что и где сказал не так. За это время Мурат решает, что докуривать не будет: очень ноет желудок.

Темный переулок выводит их вниз, к шершавой гравийке, сбоку от которой стелется тихое поле. Денис останавливается перед старой автобусной остановкой – единственным освещенным местом на задворках. По этой стороне транспорт ходит нечасто, а настырные школьники из года в год портят бетонные стенки. Здесь едва ли найдешь чистый клочок: красными, черными, белыми баллончиками обрисован каждый сантиметр, а на месте сорванных объявлений – только желтоватые слои застывшего клея.

– Посидим? – Денис, не дожидаясь ответа, опускается на лавочку, под конус фонарного