Я, блядь. Я это был. Я с тобой все это делал. Мне самому гнусно. И не потому, что именно с ней, — а вообще, по факту.

— Ты со мной сидел, пока я болела, да? Они говорят, ты не мог.

— Поешь, Света. Тебе поесть нужно и выздороветь. Ты понимаешь?

— Эти люди…

— Они ничего плохого тебе не сделают. Они — нет.

— Я их не знаю! — снова паника в голосе и какое-то отчаяние. — Что-то случилось. Что-то очень… Страшное, — затравленный взгляд по сторонам.

— Случилось, Света. Но сейчас это не важно. Сейчас тебе нужно поесть и успокоиться. И поспать нормально. В постели, не на полу в уголке. Ты болела. Им нужно тебя посмотреть. Лекарства, может, какие-то ввести.

— Я… Не знаю, — впивается руками в волосы. — Не знаю… Нужно?

— Нужно, Света.

— Только… Если ты будешь рядом.

Киваю и выхожу позвать Алю.

Что мне с ней делать? Если бы я знал сейчас ответ на этот вопрос. Может, — просто отправить домой, когда оклемается? Вот так — просто? Приставить к ней кого-то, а дальше уже решать, когда на связь с папашей своим выйдет?

Опасливо смотрит на Алю и ее помощников. Как загнанный зверек. Просит, чтобы я сел рядом, — и я сажусь, почти касаясь ее. С трудом успокаивается и перестает их боятся.

— Я сейчас уйду, пусть тебя осмотрят, хорошо? А потом переедешь в другую комнату. Там намного светлее. И тебе, наверное, будет удобнее.

Судорожно делает вдох, но все-таки кивает, соглашаясь.

— Только… Можно я здесь останусь? Здесь не страшно. Тут все тобой пахнет. Ты сильный. Ты добрый. Ты меня защитишь…

Блядь! И глаза эти, снова полные отчаяния!

— Оставайся, — мягко отцепляю ее руку от своей футболки под шокированным взглядом Али. Ну, да. Добрый. Кажется, так меня еще в жизни никто не называл. Нелепо даже как-то.

Долго как-то Алька не выходит, — больше часа.

И я психую, брожу по коридору возле комнаты.

Глаза эти ее передо мной стоят, душу выедают, — хотя, какая у меня на хрен душа, откуда бы ей взяться?

Только вот, была бы прожженной сукой, — не сорвало бы ее так.

Или играет? Нужно как-то же выживать, чтоб самой в живых теперь остаться? Притворяется девчонка?

Хер знает, — на то, чтобы так притворяться, нужно очень большим талантом обладать, тут одна на миллион сможет. Да и я привык чуять каждую грань эмоций.

Но мы, детдомовские, — взрослеем очень рано, — другие за всю жизнь до этого не дорастут, к чему мы в пятнадцать можем доразвиваться. Страстная тяга выжить, — она такая, — звериная, все остальное на другие планы уже отходит. И мы умеем выживать, любой ценой, — это уже в крови выжжено и прошито. Намертво.

Страх… Паника?

Может, — за себя просто настолько боится? Понимает, что из этой воды уже целой выйти не получится. При любом раскладе они в ней — настоящие.

Но с каких херов эта вот блажь, что я — добрый и защищать ее буду? Тактику себе такую выдумала, пока лихорадку разыгрывала? Увидела меня другим, — таким, каким я сам себя давно не видел и каким уже давно похоронил, — и решила, что сыграть на этом можно?

Только, блядь, почему внутри все колошматит, когда думаю, что на самом деле психику мог ей сорвать?

Поддался, блядь, какой-то слабости, — то ли от воспоминаний, то ли от личика этого ее…

Не понимаю, — и от того психую еще больше.

— Ну? — проходит вечность, когда Алька наконец выходит.

— Физиологически с ней все в порядке, — устало снимает перчатки, вздыхает. — А вот психически… Не знаю, что там с ней произошло, но сознание просто вытеснило последние дни жизни. Не помнит их. Помнит только, что на выступление с девочками ехала, а дальше — черная дыра, в которой только ты почему-то всплываешь. Добрый, — Алька замялась перед последним словом и отвела глаза.

— Серьезно, Арт? Колыбельные?

— Я тебя умоляю, Аля. Мало ли что девчонке присниться в горячке могло.

— Арт?

И ничего, черная пелена перед глазами.

— Твою мать, Артур! — последнее, что слышу сквозь гул в ушах.

Просыпаюсь от того, что слепит глаза.

И тяжесть какая-то на груди, — хотя, скорее легкая, чем тяжелая.

С каких это пор у меня жалюзи открыты? И окна нараспашку? Даже сюда слышу завывание волн и как они бьются о скалы.

И по лицу что-то ползает. Жуки, видно, налетели.

Смахиваю, — и натыкаюсь на теплую руку.

— Очнулся, — слышу облегченный вздох, — и перед глазами вмиг всплывает улыбка. В лучах солнечного света, мать его! И я даже знаю, чья!

Вот же, блядь, бред, — никогда снов не вижу почти, а если вижу, то в них обычно еще темнее и чернее, чем за закрытыми шторами.

Распахиваю глаза, — и тут же получаю обжигающую резь прямо по зрачкам.

Но успеваю ее заметить, — нет, бля, не приснилась. Лежит на плече, улыбается и по щеке по моей пальцами водит.

— Ты что здесь забыла? — блядь, что у меня с голосом? Я даже сам его почти не слышу.

Девчонка с психологической травмой приперлась ко мне в постель?

Интересный ход. Сначала — разжалобить, потом стать любовницей. Бля, как все просто! А я еще нервы себе выгрызал!

— Ну, ты же был со мной, когда мне было плохо… Вот и я с тобой, — и так и водит пальцами, не переставая. К волосам осторожно притрагивается, как будто знакомится, щупает, — медленно, неторопливо, робко даже как-то.

— Ведь это так важно, — чтобы кто — то был рядом, когда тебе плохо, правда? — голос этот ее — все еще сама невинность, как звоночек золотой прям.

Нет, блядь, девочка, — ухмыляюсь, — так мужиков не соблазняют. На такой образ может, папик какой-нибудь толстозадый поведется, которым девочек растлевать и раскрепощать интересно. А мы — к другому привыкли. Да и не соблазнишь меня, — я сам выбираю, кого мне хочется. А потом беру.

— Тебя не учили, что в постель к взрослым мужчинам прыгать не очень прилично и безопасно? — почему-то вместо того, чтобы сбросить, наоборот, — сжимаю талию. Тонкая она у нее, как тростинка. И кожа бархатная, так и водил бы по ней ладонью.

Небезопасно, девочка. И для тебя, и для меня — небезопасно.

Потому что уже притягиваю к себе сильнее, зарываясь в твой этот запах одуряющий, — сладкий, нежный, такой будоражащий, — и чувствую, — вот как будто этого запаха твоего мне всю жизнь и не хватало, как будто бы нашел что-то такое, — чего не искал, но которое всегда мне было нужно. Как вода, которую хочется хлестать сейчас в полную глотку. И которой не напьешься.