Да и избалованный Надеждой Осиповной Лёвушка Пушкин. «родному брату брат», едва выйдя из пелёнок, торопился догнать старших, и бдительный нянькин дозор порою докучал ему.

Дети начали учиться. Первой их наставницей в русской грамоте и чтении была бабушка Мария Алексеевна. «Женщина замечательная, столько же по приключениям своей жизни, сколько по здравому смыслу и опытности, — писал о М. А. Ганнибал П. В. Анненков. — Барон Дельвиг ещё в Лицее приходил в восторг от её письменного слога, от её сильной, простой русской речи. К несчастью, мы не могли отыскать ни малейшего образчика того безыскусного и мужественного выражения, которым отличались её письма и разговоры»[175]. Как и Арина Родионовна, бабушка взяла за правило регулярно рассказывать детям сказки и семейные легенды.

Затем наступил черёд учителей и гувернанток «приватных», сиречь приглашаемых: русских, французов, немки и англичанки. Попадались среди этой публики и «дельные» лица, кое-чему сестра с братом от них, безусловно, научились, однако при оценке деятельности педагогов не будем забывать и позднейших пушкинских высказываний относительно «недостатков» полученного им «проклятого» образования (XIII, 121). Впоследствии Л. С. Пушкин, говоря об Александре, подчёркивал: «Вообще воспитание его мало заключало в себе русского; он слышал один французский язык…»[176]

Первоначальные привязанности нередко забываются детьми, вытесняются из их сердец иными, более зрелыми, увлечениями. В доме Пушкиных такого, к счастью, не случилось. «Пушкинята» взрослели, обретали новые интересы и круги общения — но при этом не отдалялись от «общей няни», не разжаловали её в едва замечаемую, завершившую свою миссию, прислугу. Они, быть может и незаметно для себя, сроднились с Ариной Родионовной[177]. А крепостная баба, души не чаявшая в Ольге и Александре, в неразлучных «голубушке» и «дружочке», верно, и мечтать не могла о подобной планиде.

«Так праведнику воздаётся на земле…» (Притч., 11, 31).

Возможно, уже тогда, в Москве и Захарове, Александр Пушкин, недополучивший толики материнской любви от Надежды Осиповны, стал tête-à-tête называть «мамушкой» или даже «мамой» свою няню[178]. А потом, на протяжении всей творческой жизни, то есть целых двадцать лет, поэт не уставал повторять, что Арина Родионовна с самого начала (а вовсе не со времён ссылки в Михайловское или лишь там, как заявляют некоторые) была для него существом очень дорогим; была любящей, никем не заменимой наставницей и врачевательницей «ран сердца» (III, 1007). Подтверждение сказанному мы находим в отрывке «Сон» (1816), в «Евгении Онегине», в черновиках стихотворения «…Вновь я посетил…» (1835) и в иных произведениях.

Что бы ни утверждали отдельные авторы, а детство у поэта всё ж таки было:

«Тихая краса» — это и неброское очарованье родной природы, и завораживающие шёпотные рассказы при лунном свете, и безыскусная, лишённая патетики, жертвенная любовь ближнего…

«Тихой красе» своего младенчества и ранней юности Александр Пушкин в значительной степени был обязан Арине Родионовне.

Предвоенный 1811 год отмечен рядом важных для Арины Матвеевой событий.

Она наконец-то выдала замуж младшую дочь Марью — за Алексея, сына Никитина Андреева (1791–1841), зажиточного захаровского крестьянина. Невесте тогда шёл двадцать второй год, а жениху исполнилось двадцать[179].

В первые месяцы того же года стеснённая в средствах Мария Алексеевна Ганнибал взяла да и продала Захарово (ранее бабушка уже заложила сельцо в Московском опекунском совете). Почти все приписанные к имению крепостные крестьяне перешли к новой владелице, полковнице X. И. Козловой. Лишь немногие, в их числе родственники няни, были сохранены за М. А. Ганнибал («проданы г-же Ганнибаловой») и переведены в Псковскую губернию, в сельцо Михайловское. Не попала в этот список только замужняя Марья, дочь Арины Родионовны. О. С. Павлищева вспоминала про няню: «Она и слышать не хотела, когда Марья Алексеевна, продавая в 1811 году Захарово, предлагала выкупить всё семейство Марьи. „На что вольная, матушка; я сама была крестьянкой“, — повторяла она»[180].

Так Марья Фёдорова насовсем осталась в Захарове — и, оставшись, навсегда запомнила юного отрока, в начале столетия привозимого в сельцо из Москвы: «Смирный был, тихий такой, что Господи! Всё с книжками бывало… Нешто с братцами когда поиграют, а то нет, с крестьянскими не баловал… Тихие были, уваженье были дети»[181].

Ей, Марье, ещё довелось свидеться с Пушкиным через много лет.

Арина же Родионовна, в ту пору встретившая свою пятьдесят третью весну, похоже, уже считала жизнь завершающейся: недаром она говорила о себе в прошедшем времени («была крестьянкой»). Вязать чулки, иногда готовить лакомства детям, толковать с ними про «стародавних бар» (H. М. Языков) да ждать — чем не достойное занятие?

В конце зимы Сергей Львович и Надежда Осиповна вдруг куда-то надолго отлучились из московской квартиры на Большой Молчановке. А когда Пушкины вернулись, то няня узнала, что ездили барин с барыней в Петербург, где высокие покровители помогли им пристроить старшего сына в очень солидное учебное заведение: Александр будет воспитываться в только что созданном Императорском Царскосельском лицее. Там ему, сообразно с монаршей волей, предстоит осваивать «предметы учения, важным частям государственной службы приличные и для благовоспитанного юноши необходимо нужные»[182].