Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А мы бегали по округе, ждали осени, когда можно будет собирать колоски, толпились у конюшни, мечтая одним глазком посмотреть на знаменитого битюга а другим — на то, как будет жеребиться новая кобыла.
И тут начали пропадать люди.
Первым исчезла Татьяна, семилетняя дочка доцента университета Маричева, родственника известного троцкиста. Безлюдье, ближайшее село было в двенадцати верстах, сделало всех беспечными, нам разрешали гулять, где угодно, лишь бы не теряли из виду село. Поначалу не обеспокоились, подумали, заигралась девочка. Послали нас, посмотреть в коровнике, на конюшне, в Оленьем логу. Таню мы не нашли, лишь Бориска, сын дяди Владлена, отыскал в бурьяне красную сандалету.
Тогда начали поиски всерьез, но безуспешно, Таню не отыскали. Всем нам строго-настрого запретили уходить за пределы села, по такому случаю дозволили помогать и в коровнике, и на конюшне, а родители пустили на огородики, что разбили у каждой избы — полоть, поливать, рыхлить землю. Пользы от нас было мало, но зато мы оказались заняты. Да и приучаться пора, колхоз — это надолго.
Через две недели пропал дядя Чикирев, журналист, друг Алексея Кольцова, а в колхозе — пастух; у него были слабые легкие, и он целыми днями гонял по выпасам коров, такую работу он сам себе выпросил, считая полезной для здоровья. Его тоже искали, еще и потому, что боялись — побег из колхоза ляжет на всех нас. Об этом кричал начальник из района, приехавший по заявлению о пропавшем. Через неделю дядю Чикирева нашли. Нашли то, что от него осталось. Похоронили спешно, наскоро, из дорогих, почти драгоценных досок сколотили гроб, чтобы мы не видели тела. Районный начальник умилостивился и пообещал помочь, но ничего не сделал, потому что на следующий день после похорон исчезла тетя Роза, пианистка и доярка.
Тогда впервые я услышала о людоеде. Говорили о нем неохотно, не желая нас пугать, но нас предупредили — бояться всех чужих, и, если увидим кого, ни в коем случае не подходить, а кричать и звать на помощь.
Но чужих мы не видели. И никто не видел. А люди продолжали пропадать. За лето исчезло более десяти человек; некоторых потом нашли, некоторых — нет. Мужчины решили выставить дозор. Оружия, конечно, никакого не было, но из кос соорудили что-то наподобие пик, дядя Владлен говорил, что лучше штыка будет, а он был мастером, у него даже приз был, серебряные часы с гравировкой.
Я помню, как он прибежал, с длинной рваной раной в полбока, бледный, но не от потери крови, а от волнения, от страха. Таким он не был даже в тот день, когда принес списки.
Я помогала по медпункту, тетя Лиза устроила его в одной пустующей избе и каждый день принимала больных после того, как сама приходила с полевых работ. А я в ее отсутствие вроде как дежурила. И порядок наводила, убирала, подметала, мыла пол. Дядя Владлен велел мне позвать папу и еще несколько взрослых. Я привела их, а сама. Выйдя по приказу тети Лизы, осталась под окном, оно было раскрыто из-за жары.
Дядя Владлен схватился с этим человеком. Тот оказался необыкновенно сильным, но дядя Владлен несколько раз пронзил его пикой. Но не это напугало дядю Владлена: вместе с тем человеком на него напал и дядя Чикирев. Тот самый, которого мы в начале лета похоронили.
Дальше я не слышала — меня заметили и прогнали. Обиженная, я по пути встретила Бориску; он узнал, что его отец ранен и спешил в медпункт. Я рассказала ему, что рана неопасная (так объявила Тетя Лиза), и, если не будет заражения крови, все обойдется. Но про то, что рассказывал дядя Владлен, почему-то умолчала. Не хотелось говорить, хотя ранее сдержанностью я не отличалась, обычная девочка-болтушка.
Несколько дней все говорили вполголоса. На работу и обратно ходили только вместе, человек по десять, а вечерами спорили, спорили… Я тогда почти ничего не понимала, да нас и не допускали до разговоров взрослых. Знаю только, что споры прекратились после того, как погибли все в доме Тети Лизы, той самой, что работала в медпункте.
Командовал всем дядя Владлен. Он и еще старенький профессор Сахаревич, антрополог. Три дня стояла работа; по счастью, никого из районного начальства не было, они боялись приезжать в наше село, и немудрено. Все мужчины пропадали ночами, а возвращались усталыми, хмурыми и напуганными. Я помню, как отмалчивался папа на все расспросы — и мои, беспрестанные и нудные, и осторожные мамины.
Наконец, однажды он пришел еще до рассвета, возбужденный, всклокоченный, и объявил нам:
— Кончено! — и добавил тише, — надеюсь…
Он пил чай, темно-коричневый, крепкий, из заветной, привезенной из Москвы жестяной коробочки, а потом повел маму и меня к кладбищу. За его оградой появилась новая могила. Тяжелая гранитная плита лежала сверху. Плиту эту мы видели в Каменной степи, в пяти километрах отсюда, где были еще странные столбы с шапочками и каменные бабы.
— Он… внизу? — спросила мама.
— Оно, — почему-то ответил отец. — Да. Пусть говорят, что хотят, но так, я думаю, надежнее.
Кроме нас, подходили и другие, смотрели на плиту и переговаривались вполголоса. Все мужчины села привели своих женщин и детей.
И потом больше никто из взрослых не говорил об этом. А мы не спрашивали. Только всегда старались обойти стороной ту могилу, догадываясь, что так — нужно.
Старуха замолчала, долгий рассказ, казалось, истощил ее: лицо осунулось, руки, лежавшие поверх одеяло, мелко тряслись.
— А что дальше? — не выдержал я.
— Ничего.
— Ничего?
— Ничего того, чего ты не можешь узнать сам, милок.
— Но… Но кто же это был?
— Теперь ты, милок, знаешь столько же, сколько и я. Да что я, я глупая, выжившая из ума старуха, — на лицо вернулось прежнее простодушное выражение, и я понял, что больше ничего не добьюсь.
Больницу я покидал со смешанным чувством. Конечно, кое-что я узнал, но стал ли от того ближе к разгадке?
Надо подумать, подумать и определиться.
Во-первых, разгадке чего? Исчезновения Петьки? Является ли оно
