— Зачем же младшим? — Хозяин уже остыл, выпустил пары и теперь рассматривал Соню с любопытством. — Уж не молодка. Редактором ставь, сменным редактором. Давай приказ готовь, я подпишу. На дневной выпуск.

…Все никак не кончится, не кончится этот бесконечный бредовый день.

Теперь обмывали Сонину победу, чествовали Соню — укротительницу монаршего гнева, отмечали Сонино вступление в ряды. Сидели плотным кружком вокруг столика в вечернем останкинском баре.

Соня слушала, кивала, отвечала, соглашалась, пила вместе со всеми теплое шампанское из кофейных чашек…

Ей хотелось домой. Лечь и уснуть. Она смертельно устала.

И ей не хотелось домой. Не хотелось видеть Сережу, не хотелось открывать дверь в ванную, где несколько часов назад этот французский русский…

Да не было никакого французского русского, нужно забыть об этом, ничего не было! Забыть. Так будет вернее и проще. Над Ла-Маншем мокрый снег, а в Москве плюс двадцать девять, девять часов вечера. Все.

— Софья Владимировна?

Соня подняла голову.

Мужчина ее лет, среднего роста и какой-то… неспортивный, узковат в плечах, немного сутулится. Еврей. Африканского, арапистого, негроидного разлива. Лиловый негр — вот такого оттенка кожа. Бриться приходится по пять раз на дню, все равно к вечеру весь в щетине. Губы в пол-лица, вывороченные, крупные, бледные. Глаза навыкате. Голос низкий, роскошный брутальный рык, хрипотца потомственного курильщика.

Кто таков? Не слишком ли много для одного дня?

Не слишком ли часто она сегодня оборачивается на незнакомый мужской голос? Слишком, слишком. Но ведь это такой день. Такой день раз в жизни случается. И не во всякой жизни.

— Да, это я, — кивнула Соня, зачем-то вставая.

— Вадим. — Незнакомец протянул ей руку. — Мы можем выйти на пару слов? Рая, — он наклонился к режиссерше, — прости, солнышко. Я ее на пару минут украду. Верну в целости. У нас приватный разговор.

Соня вышла за ним в коридор. Не оглядываясь, Вадим двинулся вперед, и Соня покорно пошла за ним мимо белых дверей с белыми табличками. Ее ведут знакомить с руководством. Она ни минуты в этом не сомневалась.

Сколько здесь лестниц, лифтов, сколько развилок, поворотов, и все белое, белое, белое… Глаза болят. Почему он остановился на лестнице?

— Я от Андре, — негромко сказал Вадим.

Так не бывает. Соня зачем-то спустилась на две ступеньки вниз и тут же вернулась обратно.

Так не бывает. Андре, о котором она помнила каждую минуту, каждую секунду все эти несколько часов. Андре, с которым она десятки раз простилась, мысленно простилась навсегда. Андре, которого, как ей уже казалось, и не было вовсе, не человек — фантом, растаявший в изумрудной глянцевой дымке, аэрофлотовско-интуристовской, рекламной… Андре, Андре, Андре… Этот Андре никуда не делся.

Он в Москве. Он еще здесь. Он сработал на редкость оперативно. Он прислал Соне гонца.

Этого не может быть! Так не бывает. Здесь подвох. Здесь опасность. И Соня произнесла быстро и четко:

— От какого Андре? Я никакого такого Андре не знаю.

Вадим едва заметно поморщился. Соня его разочаровала. Он и не скрывал этого.

— Вы меня извините, — суховато отчеканил он, — у меня времени в обрез. Мне велено передать, я выполняю. Он вас будет ждать завтра в три часа дня у Главпочтамта на Кирова, у главного входа.

Здесь подвох, подвох… Все советские страхи, о которых Соня и не ведала, над которыми сама бы посмеялась, не случись этого с нею теперь, все они жили в ее бедной душе.

— Хорошо, допустим. — Вцепившись в перила, Соня смотрела на Вадима. Умное желчное лицо. Еврей. Ну и что с того, что еврей? Она же не антисемитка, у нее лучший друг — Фридрих. А, так ведь это Фридрих ее сюда привел. Сговорились… Бред! — Хорошо. Допустим, я знаю Андре. Мы сегодня познакомились. Но как он… Как он узнал, что я здесь, в Останкине? Как вы меня нашли?

— Элементарно. — Вадим пожал плечами, не скрывая раздражения, демонстративно поглядывая на часы: дескать, дура ты, баба, перестраховщица. — Андре позвонил в ваш театр. Придумал какой-то нейтральный предлог. Ему сказали, что вы там больше не работаете, что вы как раз отправились в Останкино. Устраиваться редактором в информашку. Тогда Андре позвонил мне. Я его приятель. Я здесь работаю, на иновещании. Он попросил, чтобы я передал вам его просьбу.

— Я вам не верю, — объявила Соня. В голове у нее все смешалось — страх и радость, смутный страх и неистовая, растущая с каждой секундой радость: он здесь! Он в Москве! Он ее ищет. Он назначил ей встречу.

Но Соня упрямо повторила:

— Я вам не верю. Это шантаж. Мне что, милицию вызвать?

— Тогда уж сразу гэбэшников, — усмехнулся Вадим, брезгливо кривя полные бледные губы. — Возьмите, я тут все записал на всякий случай. — Он вынул из кармана пиджака вчетверо сложенный листок бумаги и вложил в Сонину руку. — Между прочим, улика против меня, — едко добавил он. — Вещдок. Знал бы, что вы такая законопослушная, левой рукой написал бы.

И он сбежал вниз по лестнице, больше не сказав ей ни слова, даже не попрощавшись.

Соня развернула листок. Мелким аккуратным мужским почерком, ни запятых, ни точек, как в телеграмме: «Завтра три часа дня Главпочтамт у главного входа».

16 августа 1983 года

Глухой ровный гул. Соня в самолете. Куда она летит? Где Сережа, Сашка?

Она летит одна. Куда? Зачем?

Рядом с ней, в соседнем кресле, сидит незнакомый мужчина. Глаза его закрыты, он спит и ровно дышит во сне. У него азиатское, скуластое маленькое лицо, тонкие губы плотно сжаты. На коленях лежит газета, это «Санди телеграф», Соня знает.

— Это за первое число? — спрашивает она и тянет руку к газете. — Вы позволите?

Почему она ведет себя так бесцеремонно? Зачем задает ему этот вопрос, он же не слышит ее, он спит.

— Да, конечно, — отвечает он, не открывая глаз. — Но вы не успеете. Мы падаем.

— Мы падаем?

— Да, — повторяет он без выражения, на одной ноте, по-прежнему не открывая глаз. Видно, как дрожат его желтоватые тонкие веки. — Мы падаем. Падаем. Да.

Соня проснулась и резко села на постели. Рубашка — хоть выжимай. Балконная дверь открыта настежь, комната залита солнцем. Полдень. Знойное марево.

Возле кровати стоял Сашка, встревоженно уставясь на Соню:

— Мать, ты здорова? Ты даже не стонала… Ты как-то вскрикнула жутко. Все в порядке, да?

— Выйди, — коротко велела Соня.

Сашка вышел, и она вскочила с постели. Скорее под душ! Черт, вода же холодная, горячую отключили. Ничего, ничего, вот пусть тебя холодным душем окатит, ледяной водицей обожжет.

Двенадцать