…Следует учесть, что схватки с мамонтами происходили на протяжении по крайней мере 500 таких поколений, и на глазах одного рассказчика за всю его жизнь они повторялись сотни раз. Для того чтобы все героические и трагические стороны этих жизненно необходимых схваток запечатлелись в памяти людей, времени было более чем достаточно. Конечно, за те 240 поколений, когда рассказ велся уже о прошлом, не подкреплялся свежими впечатлениями и превратился в чудесную сказку с фантастическими (для слушателей) персонажами, многое забылось, перепуталось, смешалось с другими, новыми образами, но то, что, несмотря на вполне естественную путаницу, в сказках удается всё же выделить несколько устойчивых элементов, ведущих нас к палеолитической охоте, является очень интересным.

Борис Рыбаков

* * *

Рассказывали также, что славный донской казак Ермак Тимофеевич, продвигаясь со своим войском, вдруг встретил в лесу большого лохматого слона. Язычники объяснили ему, что зверь этот до чрезвычайности важен и едом лишь в горькую бескормицу. Однако ж Ермак Тимофеевич не стерпел и велел установить самопал свой на рогульку.

Через два дни после этой охоты и был кончен срок его жизни.

Фаддей Булгарин. «Ермак Тимофеевич и сибирская царевна»

* * *

Он [Пётр], прознав о странном звере, решил его разыскать и велел приказским писать по всей земле.

Однако ж зверя не было найдено, а костей привнесено немало.

Видя кручёные рога, государь считал, что это род элефантов, разбросанных по всей российской земле. Он был весьма образован и оттого произвёл этих элефантов от тех, что привёл с собой в Европу Ганнибал. После печального конца Ганнибалова они не были возвращены в свои пределы, а разбрелись по всей Европе, убивая и калеча людей и вытаптывая посевы.

Однако холода истребили их.

Некоторые же из элефантов нашли свой конец в Сибири, будучи уведены туда ушлыми московитами. Однако ничего не получил из Сибири, кроме костей, хотя купец Задов уверял, что видел дохлого мохнатого элефанта с мясом, объеденным росомахами, но объеденным мало, лишь по краю. Но Задов путался в словах своих и был бит плетьми, а будучи бит плетьми, и вовсе вышел из ума.

И когда нашли голову элефанта на Индигирке, оказалась она мохната, да не так, как у зверей Ганнибаловых, а на свой, особый манер.

Иван Корнхейм. «Жизнь государя московитов»

* * *

…Их остатки находили во множестве, но считали, что принадлежат они не слонам, а подземным кротам-гигантам. Принимали их и за кости драконов, великанов, циклопов. Бивни мамонтов ловкие люди в Западной Европе выдавали за рога единорога или за когти сказочной птицы гриф (западный вариант нашего Стрефила).

Игорь Акимушкин

* * *

Шло время, а имя всё не было найдено.

И вот явился Иоганн Блюменбах, врач и анатом. Сын Тюрингии, а затем геттингенский питомец, он там врос в кафедру клинической медицины и знаменит был тем, что первым описал пять видов современных человеческих рас. То была работа «О природных разновидностях человеческого рода», что вышла в 1776 году. Он был знатный краниолог, а коллекция черепов, собранная им, «Collectionis craniorum diversarum gentium decades VII» и «Nova pentas collectionis suae craniorum», известна повсюду. Увы, увлёкшись жонглированием своих пяти шариков разных цветов, темой кавказской — (белая раса), монголоидной — (жёлтая раса), малайской — (коричневая раса) негроидной — (чёрная раса), американоидной — (красная раса), всеми этими пятью темами, он стал связываться не с краниологией, а с расизмом.

Ибо первым систематически мерил гражданам носы и уши деревянными циркулями, ставшими столь печально известными позднее.

Но ровно в середине своей жизни, жарким летом 1799 года, он дал животному, лежавшему перед ним в виде костей и высушенных временем обрывков шкур, название.

Название это было Elephas primigenius — «первородный слон».

Так Индрик-зверь получил научное имя.

Роман Работман. «История мохнатого слона»

Северный Ледовитый океан, пролив Вилькицкого, лето 1940

77°57′43″ с. ш. 103°26′50″ в. д.

Григорьев вдруг пропал — день шёл за днём, и никто не мог понять, куда он делся. Еськов даже стал подозревать разные неприятные вещи, как вдруг Григорьев снова возник в их комнате.

Только теперь это был другой Григорьев, повеселевший, но всё такой же молчаливый.

Лоцман Конецкий со своим товарищем снова пришли в комнату Еськова.

На этот раз всё произошло иначе, чем думал Еськов: и правда, они хотели посоветоваться, но Еськова никто выгонять не стал. Но, видимо, тема была непростая, и гости сперва заговорили с Григорьевым о войне.

Они говорили о войне.

Эти поколения всё равно на самом деле говорили о войне, о чём бы ни пытались заговорить.

Ещё поколения два будут сверять свои разговоры войной, потому что родовая память идёт от деда к внуку. Потом она постепенно растворяется, как растворяются боль утрат и память о страданиях.

У каждого была своя война. И моряки говорили о своей — они дрались яростно, да только о войне в Арктике как-то не принято было говорить. Слухов поэтому было много, и в слухах этих жили не только тайные метеорологические станции на островах, в устье Лены и на берегах Таймыра. Из слухов выходило, что немцы даже добывали полезные ископаемые в тылу воюющей страны.

Еськов был неморским человеком и особо в это не верил. Нет такого металла, что выгодно везти подводной лодкой с такими рисками. Разве золото — но поди его намой сперва столько.

Подводные лодки делали другое дело, куда более реальное и более страшное.

Поэтому моряки вспоминали, как в сорок втором одна сожгла посёлок Малые Кармакулы, а другая потопила безоружный караван из порта Нарьян-Мар. А в сорок третьем в Карском море болталось уже тринадцать лодок группы «Викинг» и ещё одна сидела в море Лаптевых.

В последнюю военную навигацию немцы утопили пароход «Марина Раскова» — и наш горький счёт в этой войне вдали от фронта шёл не на десятки, а на сотни и тысячи.

Еськов слушал флотский народ и чувствовал неискуплённое унижение полярников. Оно не было до конца искуплено победой над врагом.

Мёртвые лежали под полярными льдами, и они вовсе не все были моряками. Среди них были рабочие, жёны и дети, учёные и техники. И они не были до конца отомщены.

Конецкий сказал, что его вызывали в политотдел и опрашивали по старому делу. Это дело касалось и Григорьева — не в прямую, но всё же касалось, и именно поэтому Конецкий пришёл к нему.

По старому делу родом из времени «до войны», когда всё было иначе — и жизнь, и форма.