Мишка еще теснее прижалась к Дэниелу, ее сверкающие зубы касались его уха, пока она говорила.

— Мы с тобой здесь единственные серьезные игроки. Твоя… девочка переживет несколько минут без тебя. Мишка не станет больше ждать, малыш Дэнни.

Она дернула его за руку, но Дэниел не двигался с места.

— Напомнить тебе, что бывает, когда ты меня огорчаешь? — Мишка сощурилась и облизнула губы.

— Нет… но как же Грейс, — вяло возразил Дэниел.

Мишка устремила на меня пылающий взгляд. В полумраке квартиры ее глаза казались черными, как смоль. Она провела по моей руке своими когтями и улыбнулась, блеснув неожиданно острыми зубами.

— Ты ведь не против, если я уведу малыша Дэнни на пару минут? — спросила она. Я готова была поклясться, что губы Мишки не двигались — ее голос звучал прямо у меня в голове.

— Э-э-э, нет, — промямлила я, внезапно утратив желание возражать по какому-либо поводу. Может, дело было в приторном дыме, заполнившем комнату, но под взглядом Мишки я утратила способность думать, не говоря уже о сопротивлении.

— Вот и умница, — кивнула Мишка. Взяв Дэниела под руку, она повела его прочь.

Обернувшись, он бросил мне:

— Стой на месте и ни с кем не разговаривай.

По крайней мере, я услышала именно эти слова. Мои мысли путались, язык словно распух, так что я не смогла ничего сказать в ответ. Так я и стояла столбом, пока кто-то не толкнул меня, едва не сбив с ног. Я отчаянно заморгала. Из туманной завесы выступила девушка с зелеными волосами и обильным пирсингом, почти скрывавшим лицо. Прервав свой чудной танец, она наклонилась ко мне, искоса глядя расширенными глазами, и что-то сказала, но я не расслышала и спросила девушку, с трудом ворочая языком, не встречались ли мы с ней раньше. Однако звуки, вырвавшиеся из моего рта, даже отдаленно не походили на человеческую речь. Девица шарахнулась от меня и разразилась истерическим хохотом.

Я попятилась и вышла в темный коридор, там дышалось чуть полегче. Я чуть не постучалась в дверь Дэниела, но тут услышала за ней смех Мишки. У меня свело живот. Тошнотворная песня Зеда кончилась, и он затянул другую, жуткую и тоскливую, хрипло дыша в микрофон. В голове у меня прояснилось, и я поняла: Дэниел меня предал. Связь, возникшая между нами, бесследно исчезла.

— Приветик, дорогуша, — сказал кто-то, вынырнув из толпы. — Вот уж не думал, что снова увидимся.

Он гнусно ухмыльнулся, и я узнала в нем одного из грубиянов, приставших к нам в прошлый раз.

— Я тоже. — Я поплотнее запахнула на груди свое шерстяное пальто. Совсем недавно мой воскресный наряд казался мне соблазнительным. Как нелепо!

— Похоже, тебе не помешает взбодриться, — вкрадчиво произнес нахал, протягивая мне пластиковый стаканчик с темно-оранжевым пойлом. На дне что-то подозрительно шипело. — Если тебе одиноко, могу составить компанию.

Я жестом отказалась от выпивки.

— Спасибо, но мне пора.

— А что так? — Он преградил мне путь, упершись рукой в стену. — Веселье только начинается.

Не выпуская стаканчик, он попытался залезть мне под юбку. Я проскочила у него под носом и кинулась к выходу, расталкивая людей на своем пути. Девочка с зелеными волосами стояла, пошатываясь, в дверях. Она бросила мне вслед бранное слово, когда я пронеслась мимо. Сбежав вниз по лестнице и выскочив из дома, я прислушалась. По железным ступенькам загромыхали тяжелые шаги, и я бросилась в сторону Маркхэм-стрит.

Тут мне вновь улыбнулась удача: автобус, едущий в нужном направлении, подъехал к остановке. Я влетела в него, едва распахнулись двери, молясь про себя, чтобы у меня нашлись деньги на билет. Водитель недовольно заворчал, когда я замешкалась, пересчитывая мелочь, но на проезд хватило, и даже осталось тридцать пять центов сдачи.

Кроме меня в автобусе сидели двое мужчин, заросших седой щетиной, которые переругивались на чужом языке, напомнившем мне акцент Мишки, да господин лет сорока в очках с толстыми стеклами; он баюкал большого пупса и что-то ворковал ему ласковым голосом. Я забилась в дальний конец автобуса и села, подтянув колени к груди. Автобус трясло и покачивало, в салоне попахивало мочой, но все же здесь я чувствовала себя в большей безопасности, чем в квартире Дэниела.

Я поверить не могла, что он бросил меня одну с этой компанией, а главное, что я пошла с ним по своей воле. Что ждало меня, если б не вечеринка? Стыдно признаться, но часть меня хотела, чтобы между нами что-то произошло.

О, как опасно искушение!

Опять дома.

Я ехала, пока автобус не остановился перед школой. Пары последних монет хватило, чтобы позвонить Эйприл из телефонной будки, но она не отвечала. Я догадывалась, чем — или, вернее, кем — она занята.

Поплотнее запахнув пальто, я потрусила домой со всей скоростью, на какую была способна на высоких каблуках. Меня не покидало ощущение, что урод с вечеринки преследует меня. Добежав до дома, я надеялась незаметно прошмыгнуть в свою комнату и притвориться, будто провела там весь вечер, но мама, должно быть, услышала тихий щелчок замка: уже взбегая вверх по лестнице, я услышала ее негодующий оклик из кухни.

— Где тебя носило? — раздраженно спросила она, ломая хлеб на куски поменьше — завтра им предстояло пойти в начинку для праздничной индейки. — Я думала, ты поможешь накрыть на стол после похорон.

Судя по всему, мама сочла вечер недостаточно поздним, чтобы за меня волноваться, и злилась просто потому, что я ушла без спросу.

— Извини, пожалуйста, — промямлила я.

— Сначала ты, потом Джуд, — ее пальцы нервно терзали хлебный мякиш. — Ты хоть понимаешь, на что это похоже, когда полсемьи не является к ужину? Кстати, твой отец едва не надорвал спину, расставляя на место стулья, пока вы с братом веселились в компании друзей!

— Прости. Я постараюсь загладить свою вину. — Я сделала шаг в сторону двери.

— В этом можешь даже не сомневаться. Завтра в гости придет не меньше двадцати человек. Ты испечешь пироги на всех, а потом отдраишь полы. Твоему брату тоже придется потрудиться.

На миг я задумалась, не подсунуть ли ей на подпись контрольную по химии, раз все и так плохо, но потом решила не перегибать палку. Мама весьма изобретательна по части наказаний, если как следует ее разозлить.

— Ладно, — сказала я. — Это справедливо.

— Поставь будильник на пять сорок пять! — крикнула мама мне вслед.

У меня стало одним поводом больше проклинать свое легкомыслие.

Около трех с половиной лет назад.

— Я никогда не научусь так писать красками, — сказала я, глядя на рисунок, сохнущий на кухонном столе.

Дэниел изобразил руки моего отца, пока тот нарезал зеленое яблоко для пирога в честь его дня рождения. Руки выглядели так же, как в жизни, — ласковые и сильные. На их фоне мой автопортрет казался плоским и невыразительным.