— по самые дальше некуда, до гланд!

Виноградов сделал вид, что испугался:

— Он врет! Все врет! Я в глаза ему скажу…

— Ага, конечно! На очной ставке скажешь — когда мы уже все свои «поганки» выкрутим… Тогда хоть что неси — крест на пузе! А пока поскучай — мы потихоньку, помаленьку гроб тебе и заколотим…

— Что же мне делать, а?

— Садись. Пиши явку с повинной. Но чтоб по всей программе, без никаких… И завтра утром — будешь дома. Врать не стану, чистым не вылезешь теперь, но хоть до суда…

— А прокурор? Он вдруг не выпустит? — часто заморгал капитан.

— Прокурор! Ты же знаешь… Мы ему что вольем — то он и сделает. Еще ни разу не случалось, чтоб…

Виноградову надоело:

— Уймись…

— Как хочешь, — перейдя на нормальный тон, с полуслова понял его Тарасевич, — смотри, не прогадай. Ты мужик неглупый.

Владимиру Александровичу очень не хотелось возвращаться в камеру. Общение с опером было не только полезным, но и интересным, к тому же — мягкие кресла, телевизор… Можно было и насчет кофейку… Но вскоре капитан вновь мерил шагами пол своего «каземата».

Когда утром, на третий день задержания, Виноградова вывели из изолятора, он находился не в лучшей форме. Ночью плохо спал — кого-то все время таскали туда-сюда по бесконечному тюремному коридору, лязгали двери, лениво материлась охрана… Перед рассветом Владимир Александрович услышал — или ему показалось, что услышал? — долгий, отчаянный, не рассчитанный на посторонние уши женский плач: вынести его было невозможно.

Был момент, когда капитан был почти готов принять условия Тарасевича — не все, конечно, не сразу, но… Поторговаться, что-то написать не слишком существенное. Прийти к какому-то компромиссу… Господи, лишь бы вырваться из этих страшных, заляпанных колючей известью стен, пахнущих ненавистью и болью! Выключить дома свет — просто выключить свет и утонуть в мягком лоне привычного матраса…

Это скоро прошло. Как там у Шаламова? «Не верить, не просить, не надеяться» — три старых принципа, верный способ выживания российских зеков.

Ну хорошо. Первые трое суток, говорят — самые трудные, можно считать, выдержал. Дальше что? Есть семь — без предъявления обвинения. На это не часто идут, но для него, Виноградова, исключение сделают — «учитывая, что лицо может препятствовать установлению истины по делу». Но там уже — нормальная койка, белье, адвокат сколько угодно… Дальше — два месяца, потом еще до шести, потом до суда… А там уж — сколько дадут, и не обязательно зона…

Может показаться странным, но капитана как-то даже не интересовал вопрос — за что? Он лучше многих знал основополагающий принцип отечественного следствия: «Был бы человек — статья найдется!» Ребята работают грамотно, напористо, по социальному заказу — сам таким был… Ладно, тридцать два — не возраст, выйдем — разберемся.

Вопреки ожиданию, Тарасевича в кабинете не было.

— Присаживайтесь, Владимир Александрович!

Кроме знакомого по обыску «комитетчика», навстречу Виноградову поднялся мужчина средних лет, с неприметным лицом районного администратора. Заурядный облик несколько нарушался галстуком из «Вавилона» и матовым циферблатом массивного «Ролекса» на запястье. Хозяин — заместитель начальника Управления по борьбе с организованной преступностью — с сомнением смотрел, как задержанный обменялся с ними рукопожатием.

— Я не нужен больше?

— Спасибо, нет.

— Если что — позвоните по местному…

Когда в кабинете осталось двое, старший распорядился:

— Саша, нам тут чай оставили… Давайте! Не возражаете?

— Отнюдь! — Виноградов нисколько не обманулся приемом, но отчего же не воспользоваться, если предлагают… Дядечка, чувствуется, серьезный, не меньше полковника — вон как чекист Саша суетится, да и милицейские боссы так просто кому ни попадя свои кабинеты не уступают. Такие, как он, под старость предпочитают играть в либералов.

— Меня зовут Николай Николаевич…

Врет, подумал Виноградов. Точнее — конспирируется. На сто процентов — внешняя разведка или еще что-нибудь в таком духе.

— А меня — Владимир Александрович, — поклонился он, принимая от молодого чашку.

— Неужели? — рассмеялся, оценив, собеседник. — Кто бы мог подумать…

Он, полуобернувшись, взял со стола толстую папку с неподшитыми бумагами. Раскрыл:

— Точно!

Виноградов наметанным глазом оперативника разглядел протокол собственного допроса. Николай Николаевич пролистал другие следственные материалы.

— А, ерунда! — Он небрежно отложил папку. — Давайте поступим так… Я сразу же лишаю вас всяческих иллюзий, после чего предложу свой вариант, как капитану милиции Виноградову с наименьшими потерями вылезти из дерьма.

И что мы за это от капитана милиции Виноградова хотим. Как?

— Не возражаю. Некоторые сомнения, правда, вызывает начальный этап — я с последними иллюзиями расстался лет пять назад, когда на моих глазах прокурор после судебного заседания отымел адвокатессу прямо под гербом Российской Федерации. Надо, правда, признать, что это было перед седьмым ноября и оба находились в сильной степени алкогольного опьянения.

— Ладно, попробуем…

Он нажал клавишу японского диктофона.

«— Алле?

— Кругляков. Слушаю вас.

— Это я, из аэропорта говорю… Штука здесь.

— Народу… много вокруг?

— Хватает… и тут такая ситуация… Приеду — объясню.

— Номер рейса? Когда летит?

— Да тут, понимаете, может так получиться…

— Ты одно скажи — успеем?

— Должны…

— Давай тогда срочно — приезжай. Оставь кого-нибудь на всякий случай и кати сюда…»

— Узнали, Владимир Александрович?

— Генерала-покойничка — да! — запись была качественная, и хорошо поставленный баритон бывшего начальника Главка идентифицировался без труда. — А вот второй…

— Это один из его людей, неважно.

— Это не я.

— Знаю.

— Николай Николаевич… То, что вы прослушивали телефон Круглякова, — факт его личной биографии. Я с покойником со времен «Крота» не общался.

— Владимир Александрович, голубчик… Эту кассету мы изъяли при обыске. На квартире у Степаненко, на той самой квартире, где вы с ним встречались…

Глядя на изменившееся лицо Виноградова, собеседник доброжелательно улыбнулся:

— Любопытно?

— Любопытно…

— Продолжать?

Капитан молча кивнул, переваривая услышанное.

— Не буду интриговать — все, в сущности, проще, чем кажется. Мы генерала «слушали» с конца лета. А Степаненко генерала — чуть больше недели.

— Каким образом?

— Технически? Элементарно. «Жучка» повесили прямо на линию, в парадной — раз в день, как правило по вечерам, его боец приходил, «снимал» микрокассету, ставил новую…

— И вы что — не вмешивались?

— А вы бы как поступили? До поры до времени…

— Пока стрельба не началась, да?

— Ну, кто же мог подумать… Бывает! — Сожаления в голосе «Николая Николаевича» особенно не слышалось. — Так вот… Кассета с записью этого разговора — последняя. Ночью ее Степаненко прослушал — а утром генерала «хлопнули». Никаких мыслей не возникает?

Виноградов пожал плечами:

— А я тут при чем? Их проблемы…

Молодой комитетчик досадливо крякнул, но под взглядом коллеги стушевался и начал нервно собирать со стола