Подсчитывая будущие капиталы, отчим продолжал корить себя за то, что потратил на похороны бабушки слишком много денег. Как говорил президент, деньги любят тишину и счет. Никем не замеченное событие потребовало слишком много вливаний. Какой смысл тратить на покойника — его же все равно нет. Гроб можно было купить подешевле, он предлагал, да и в священнике не было никакой необходимости — старуха точно не бывала в церкви.

Жена врача, мать Франциска, не совсем понимала, что происходит. Случилось что-то неожиданное, непонятное, странное, из ряда вон выходящее. Все это невозможно было помыслить. Какая чудная история: ее сын вдруг ожил. «И что теперь делать? Что все это значит? Как быть? Это, конечно же, счастье, но в такой странный и, если можно так выразиться, неудобный момент». В ее реальности не могло такого произойти. «Как это? Муж ведь говорил, что это навсегда». Что Франциск давно мертв, и единственным завершением всей этой истории станет полноценная смерть. Муж говорил, что мозг сына давно не работает, что с этим нужно смириться — и она смирилась. Муж говорил, что при нем можно говорить все, что угодно. И она говорила, она действительно говорила о нем, как о покойнике. «И что теперь? А если он все вспомнит? Если будет корить меня за все? Если станет упрекать, расскажет людям? Это же будет позор, скандал, стыд! Господи, Господи, за что же мне все это?! Что же я сделала не так? Что натворила? Чем обидела тебя? Да, я никогда не ходила в церковь, да, я не постилась, но я всегда верила в Тебя! Всегда, правда! Ты же знаешь, я всегда говорила с Тобой! Всегда, когда мне было страшно, например в самолете, я обращалась к Тебе, а не это ли есть доказательство того, что я верю в Тебя, Господи? Какие еще нужны доказательства? Я верила, правда верила в Тебя, а Ты за что-то наказываешь меня! Но за что? За что, я не могу понять? Что я делала не так? О чем должна была знать? Что понимать, Господи? Знаешь, я так уважала Тебя, что всегда, всегда писала Бог и Господи с большой буквы! Многие так не делают, многие пишут с маленькой, но я всегда писала с большой — и что теперь?! А теперь за это Ты посылаешь мне все эти испытания! И так невовремя, Господи! А что, если он действительно всем расскажет, Господи? Как заставить его замолчать? Поговорить? Извиниться? Попросить прощения? Как я смогу найти нужные слова? Как смогу оправдаться? Как мне объяснить ему, что я ни в чем не виновата, что просто поверила мужу. Ведь честно, всем сердцем поверила его словам. Поверила и приняла. Мне было очень тяжело, но ведь прошло столько лет. Я ждала совсем другого конца, но что это за план „Б“? Кто все это придумал? Я не могла представить смерть родной матери, и уж тем более (после стольких лет!) воскрешения Франциска. Уже давно я смирилась с мыслью, что однажды Циска не станет. Более того, я даже соглашалась с тем, что подобная смерть сына — лучшая из возможных. Господи, Ты будто бы даровал мне время на то, чтобы свыкнуться с невосполнимой утратой. Так, кстати, говорил священник. Видишь, я вспомнила! Я была один раз у священника! Да! Он сказал мне, что Ты, Господи, мог бы забрать Франциска посредством убийства или автокатастрофы, в одно мгновенье, быстро и безжалостно, без предупреждений и времени на подготовку, но, могущественный и милосердный, Ты выбрал самый мягкий способ, Ты дал нам время привыкнуть, смириться, проститься и признать… Теперь же я совершенно не представляю, как себя вести. Радоваться или плакать? Что делать? Кому звонить? За Франциском нужно следить, с ним нужно разговаривать, поднимать на ноги. Но как я теперь все это сделаю? Как мне разорваться? Что мне теперь, оставить одного сына и смотреть за другим? Как мне все это успеть, Господи? А где Франциск будет жить? Как быть со школой? Что он будет носить? В конце концов, ему же нужно на что-то есть!»

Франциск проснулся шестнадцатилетним парнем. Он полагал, что за окном девяносто девятый год — его ждут экзамены, лето и Настя. Портрет президента на стене лишь усиливал это убеждение. Когда кто-то впервые попытался объяснить Франциску, что он провел в коме больше десяти лет, парень, конечно, не поверил: «Невозможно проспать стольки год. Нельзя!» — Франциск путал языки и слова.

На вопросы врачей он с уверенностью отвечал, что живет с бабушкой на Академии наук и иногда с мамой — против Ботанического сада. О том, что бабушки больше нет, Франциск не знал, хотя именно этот факт послужил причиной фантастического пробуждения. Пока память раскручивала свой маховик, врачи предпочитали не вставлять в него палки новых подробностей. Для начала следовало вспомнить все то, что пациент когда-то знал. Столицу республики, имена соседей, любимые цвета. О смерти бабушки решили молчать. По официальной версии она отдыхала в санатории и должна была приехать со дня на день. Франциск удивлялся, что она не звонит, но совсем скоро забывал об этом. Мозг барахлил, переформатировался, перезагружался. Окружающий мир ежесекундно ошарашивал. Факты, факты, факты. Измышления, доводы, открытия, новые реальности. Реконструкция. Адронный колайдер людей. На смотрины приезжали светила из разных стран. Врачи из восточных и балтийских столиц. Всем хотелось своими глазами увидеть парня, который решил зажить снова в своей бывшей стране. Франциск учился ходить, пить, говорить, выражать недовольство. Смотреть, спать, видеть сны, слышать. Двигать руками и, как когда-то в туалете на четвертом этаже лицея, ушами. Перескочивший из возраста в возраст парень разглядывал людей и рисунки над своей головой, плакаты футбольного клуба и тоненький шрам на запястье медсестры. Заместитель отчима просил Стасика приходить как можно чаще: именно друг, которого даже попросили взять на работе кратковременный отпуск, изо дня в день возвращал Франциска в русло прежней жизни.

— Ладно давай, попробуем еще раз… в прошлый раз у тебя неплохо получалось… Как тебя зовут?

— Франциск…

— Фамилия?

— Лукич… нет?

— Правильно-правильно… Сколько тебе лет?

— Семнадцать…

— И?

— Я учусь в республиканском лицее искусств… играю на виолончели… вроде…

— Какой сейчас год?

— 1999-й…

— Ясно… Смотри… это ноутбук…

— Что ты из меня идиота робиш?!

— Не делаю, просто то, что было раньше — не в счет, а это действительно ноутбук. Мы сейчас, к сожалению, не сможем выйти в интернет, потому что после шести выключают вай-фай.

— Что такое вай-фай?

— Беспроводная связь… Раньше, чтобы зайти в интернет, тебе нужно было подключать к компьютеру кабель, дозваниваться, теперь в этом нет необходимости. Теперь как бы все по воздуху, как мобильная связь. Я не помню, в девяносто девятом у тебя уже был мобильник?

— Не помню. Почему этот вай-фай не працуе после шести?

— Такой закон. После шести беспроводное соединение в стране выключают.

— Почему?

— Не знаю. Такой вот закон.

Стасик отложил в сторону компьютер и, взяв пульт, включил телевизор.

Переключая каналы, Стасик рассказывал, что теперь все изменилось, на первых кнопках каналы соседних стран больше не вещают, их заменили местными.