— Он убит.

— Та-а-ак… Понятно…

— Что понятно?

— Щас, мужики, я быстро. — Он исчез в сенях и появился через минуту с двухлитровой бутылкой, в которой плескалась розоватая жидкость. Выставил на стол три стакана, кусок копченого сала и миску с маринованными огурчиками. — Помянем Олежку.

Розоватая жидкость оказалась довольно приятной на вкус, и, только опустошив стакан, Турецкий осознал, что крепость у нее градусов семьдесят.

— Насколько я понимаю, убийцу вы не нашли, иначе бы ко мне в такую даль не поехали.

— Нет, не нашли.

— О покойниках или хорошо или ничего. Что выбираете?

— Первое.

— Ладно. Однажды Олежка спас мне жизнь. Давайте, мужики, лучше еще выпьем. Моя фирменная водка, сам выгоняю из собственного винограда, тройная очистка, международный сертификат качества.

Он разлил по стаканам и, не дожидаясь, пока гости запасутся огурчиками, выпил.

— Я ведь тоже когда-то работал на органы. Что смотрите? Да-да, не всегда в земле ковырялся… Подсунули мне работенку — шпиона ловить. А шпион оказался шпионкой. И очень даже симпатичной. Работала она в лаборатории, понятное дело, секретной, изобретали они там какие-то полимерные добавки для снижения какого-то гидродинамического сопротивления. Забыл уже точно, да и не вникал никогда особенно. Она якобы секреты воронила, только взять ее на горячем никак не могли. Вот и послали меня, чтобы прояснить ее контакты и выявить связника. Я так старался влезть ей в доверие, что не заметил, как втюрился по самые уши. А когда мужик в состоянии мартовского кота пребывает, какая уж тут работа. Короче, девчонка погибла, и оказалось, что никакая она не шпионка. А «кротом» был ее начальник, который и ее похоронил, и еще четверых наших, когда его брать пошли. И я, понятное дело, оказался кругом виноват. Ну, трибунал, высшая мера. А Олежка что-то там мудрил, мудрил с документами, изъятыми у шпиона, и намудрил, что ни при чем я, и без меня он уже знал, что за ним придут. Нестыковочки какие-то состыковал, и получилось, что дурак я, конечно, набитый, но не предатель. Вот и вся история, мужики.

— А потом?

— Суп с котом. Выгнали меня из органов, помыкался я, поискал работу в Москве, плюнул и подался в деревню. Не жалею теперь. Здесь мое место, здесь я себе хозяин.

— А Невзоров?

— Сказал я ему тогда, что по гроб жизни обязан и, если вдруг что, может строить меня без стеснения.

— И строил?

— Нет.

— Но приезжал?

— Заглядывал раза два в год. У меня за хутором пруд, я там карпов развожу. Ходил посидеть с удочкой. Только это не рыбалка, так, баловство одно. Там рыбу руками брать можно и по спинам с берега на берег ходить.

— А о себе рассказывал?

— Он больше слушать любил. Умел он слушать, казалось бы, ему мои проблемы до лампочки, не тут-то было. Он мне даже советы давал. У него в голове вся Британская энциклопедия плюс библиотека Конгресса и еще компьютер в придачу.

— Но вы же были друзьями, неужели так уж ничего и не рассказывал?

— «Друзьями» — это громко сказано. Он всегда себе на уме, помочь, подсказать, выслушать — это всегда пожалуйста. А к себе в душу никого не пускал. Даже выпьет, бывало, у других от моей виноградной после стакана языки как помело, брататься лезут, за жизнь поговорить тянет, поплакаться в жилетку или, наоборот, побахвалиться. Олежка даже пьяный верен себе… Короче, ничего вы от меня не добьетесь, мужики, по той простой причине, что ни черта я не знаю…

— А когда он в последний раз приезжал, вам ничего не показалось странным?

— Да, пожалуй… Так это не в последний раз было. Он, когда в 96-м из органов уволился, тогда переменился немного, и так мне показалось, что имел с тех пор дело с большими деньгами.

— Почему показалось? Он что, «роллс-ройс» новый купил или дачу в Переделкине? — вяло поинтересовался Турецкий.

— Да не знаю я, показалось, и все. Человек, даже когда рядом с деньгами живет, даже если чужие они, начинает на жизнь смотреть по-новому.

Турецкий больше не чувствовал сырости брюк и грязи на туфлях. От фирменной виноградной ему, как нормальному среднестатистическому человеку, стало хорошо. Вертелась, правда, мысль, что образовалась нестыковочка, которую сам Невзоров состыковал бы, очевидно, мгновенно: по быту его, Невзорова, по жизни, по виду квартиры матери не похоже было, что водились у него бо-о-ольшие деньги. Решив додумать эту мысль завтра, Турецкий налил всем еще на три пальца и потянулся за огурчиком.

Ожегов поднялся:

— Ладно, мужики, ночь уже, а мне еще коров доить. Телефон свой оставьте. Я со многими людьми общаюсь, хоть и в глуши живу, да и старые связи кое-какие остались. Чего вам не сказали, вполне может быть, мне скажут. Найду гада — придушу собственными руками, не смогу — вам позвоню. Это для меня теперь типа дело чести.

— Лучше уж позвони. — Турецкий неожиданно для себя перешел на «ты» и долго тряс руку гостеприимному хозяину. Грязнов проспал половину беседы и теперь таращился вокруг, с трудом соображая, где он и что с ним происходит.

В монстриальном джипе Турецкий отчаянно боролся со сном. Хотелось не пропустить пространственно-временную складку. В то, что ее не было, как-то не верилось. Не могло не быть.

В итоге он все-таки заснул и даже не мог вспомнить, как перебрался в «Ниву» Грязнова. «Корзинку» Ожегова они в квартиру заносили вдвоем, одному было не поднять, и Ирина, увидев импровизированный рог изобилия, из которого извергся пятикилограммовый шмат еще теплой свининки, пара гусей, трехкилограммовый карп и множество разных там клубничек, помидорчиков, персиков и прочей травы, пришла в неописуемый восторг. Даже простила Турецкому испорченные туфли. Не стала брюзжать по поводу того, что он опять пьян. Порекомендовала почаще бывать в деревне и справиться, не вакантно ли там место участкового милиционера. И загорелась желанием устроить ответный визит к ним высокопоставленного братца с супругой. Теперь ей было чем их удивить.

Посещение фермы Ожегова навело Турецкого на странные размышления. А было ли увольнение Невзорова из органов действительно увольнением? Вот с Ожеговым понятно: уехал мужик в деревню за тридевять земель, шпионить там можно разве что за коровами. Этот порвал так порвал.

А Невзоров?

Если он действительно такой добрый гений, его в принципе могли переманить в администрацию, прельстив если не зарплатой, то глобальными проблемами, на решении которых можно оттачивать такой аналитический ум. И тогда либо он действительно уволился сам, по собственному желанию, либо его вежливо попросили — афишировать свои связи с ФСБ никто не стремится. Все, конечно, понимают, что ГБ бесконечна, как Вселенная, и с тем же успехом, хоть и медленно, но верно, расширяется. Но говорить об этом предпочитают поменьше.

А если он все-таки гений злой? Или гений с обостренным чувством долга? Тогда увольнение было фикцией и он продолжал работать на своих прежних хозяев, только в новом качестве. По сути, еще большой вопрос, можно ли действительно расплеваться с подобной организацией насовсем.