И пока решения выполнялись, пока проходило Острижение – тайком, вдали от глаз летерийцев, – пока Нисалл, маневрируя, подбиралась к постели императора, канцлер, Трибан Гнол, наблюдал полуприкрытыми, как у рептилии, глазами.

Консорт Турудал Бризад исчез. Среди дворцовой прислуги ходили слухи, что он неподалеку, что он посещает полузаброшенные коридоры и тайные подземные ходы старого дворца, похожий на привидение и полупрозрачный. Нисалл не знала, как относиться к таким заявлениям; даже если бы он в самом деле прятался во дворце, ее это нисколько не удивило бы. Да и неважно – в конце концов, у Рулада нет жены.

Любовница императора – роль, казалось бы, привычная, но что-то было иначе. Рулад молод и непохож на Эзгару Дисканара. Его душевные раны слишком глубоки – Нисалл не исцелит их своими прикосновениями, так что, оказавшись в положении высоком и властном – рядом с троном, она чувствовала себя беспомощной. И совершенно одинокой.

Она стояла и смотрела, как летерийский император все туже сворачивается в клубок в углу комнаты. Среди скулежа, стонов и тяжких вздохов выплевывались слова из разговора с Труллом, отвергнутым братом. Снова и снова хриплым шепотом Рулад молил о прощении.

А впереди новый день, напомнила себе Нисалл. На ее глазах этот разбитый человек воспрянет, соберется и займет свое место на троне, глядя на всех красными глазами; побитая броня из монет будет мутно поблескивать в свете традиционных факелов, укрепленных по стенам палаты; а там, где монеты отвалились, увидят только израненную плоть, круглые алые рубцы на изуродованной коже.

Вопреки старым протоколам имперского правления император Тысячи смертей высиживал всю церемонию подачи прошений: все больше граждан империи, и бедных, и богатых, получив Императорское Приглашение и набравшись храбрости, оказывались лицом к лицу со своим пришлым правителем. Колокол за колоколом Рулад вершил правосудие – как мог. Его старания понять жизнь летери неожиданно тронули Нисалл – она поверила, что под проклятием таится достойная душа. И неожиданно Нисалл оказалась очень нужна, хотя прежде именно канцлер чаще помогал императору, и она чувствовала, что Трибан Гнол начал видеть в ней соперницу. Он был главным организатором подачи петиций, фильтром, который пропускал разумное число просителей – и соответственно рос штат помощников. То, что они составляют громадную и назойливую шпионскую сеть во дворце, само собой разумелось.

Нисалл видела, что император, взошедший на трон через море крови, стремится править по-доброму, пытается во все вникать честно и неуклюже. И это разбивало ей сердце.

Потому что власти неинтересна честность. Даже Эзгара Дисканар, столь щедрый на обещания в ранние годы, воздвиг стену между собой и гражданами империи в последнее десятилетие своего правления. Честностью слишком легко могут воспользоваться другие, и Эзгара снова и снова страдал от предательств, а больше всего из-за собственной жены, Джаналл, и их сына.

Слишком просто забыть боль этих ран, глубину этих шрамов.

Рулад, младший сын благородного семейства, стал жертвой предательства – со стороны, пожалуй, настоящего друга, раба Удинааса, и со стороны родной крови, своих собственных братьев. И каждый день он преодолевал пытку прошедшей ночи. Нисалл не могла представить, сколько это может продолжаться. Она одна была свидетельницей необычайной войны, которую он вел сам с собой каждое утро. Канцлер со всеми шпионами ничего не знал об этом – Нисалл была уверена. И незнание делало его опасным.

Нужно поговорить с Трибаном Гнолом. Нужно навести мостик. Но шпионить для него я не стану.

Очень узкий мостик, по которому следует идти осторожно.

В темноте пошевелился Рулад. Он прошептал:

– Я знаю, чего ты хочешь, брат… Так веди меня… веди меня своей честью…

Ах, Трулл Сэнгар, где бы ни скрывался сейчас твой дух, доволен ли ты? Доволен слышать, что твое Острижение провалилось?

И что ты теперь вернулся.

Вернулся мучить Рулада.

– Веди меня, – хрипло выдохнул Рулад.

Меч царапнул по мозаичному полу, и звук напоминал холодный смех.

– Боюсь, это невозможно.

Канцлер задумчиво отвел взгляд и уже готов был отправить воина эдур восвояси; потом, видимо, решив, что это слишком, прокашлялся и сказал сочувственным тоном:

– Император настаивает на этой церемонии, как вы и сами знаете, и прошения занимают все его время, пока он бодрствует. Это его, извините за выражение, мания. – Он чуть поднял брови. – Как может верноподданный оспаривать любовь императора к справедливости? Граждане теперь его обожают. И видят в нем честного правителя, каким он и является. Такие перемены, надо признать, потребовали времени и серьезных усилий с нашей стороны.

– Я желал бы поговорить с императором, – повторил Брутен тем же тоном, каким уже произносил эти слова.

Трибан Гнол вздохнул:

– Вероятно, вы желаете лично представить доклад относительно куратора Кароса Инвиктада и его Патриотистов. Уверяю вас, я передал все отчеты. – Он нахмурился, потом, кивнув, добавил: – Очень хорошо. Я сообщу о ваших пожеланиях его величеству, Брутен Трана.

– Если необходимо, поставьте меня в очередь просителей.

– Этого не потребуется.

Тисте эдур разглядывал канцлера полдюжины ударов сердца, затем повернулся и вышел из кабинета. В большой приемной ждала толпа летерийцев. Десятка два лиц повернулись вслед Брутену, идущему через приемную, – лиц взволнованных, искаженных страхом, – а другие изучали тисте эдур равнодушными глазами: агенты канцлера, которые, как подозревал Брутен, каждое утро собирали просителей и вразумляли, как нужно разговаривать с императором.

Не обращая внимания на расступавшихся летерийцев, Брутен вышел в коридор, миновал лабиринт палат, переходов и галерей дворца. Он почти не видел других тисте эдур, не считая к’риснан Ханнана Мосага, которые, ссутулившись, обтирали плечами стену; в их темных глазах вспыхивала искорка узнавания, когда Брутен проходил мимо.

Брутен Трана прошел в ближайшее к реке крыло дворца. Хотя последствия наводнения, случившегося на ранних стадиях строительства, устранили с помощью хитроумной системы подземных опор, избавиться от сырости было, видимо, невозможно. В наружных стенах пробили проходы, чтобы обеспечить приток воздуха, однако в итоге заплесневелый сумрак лишь наполнился запахами речного ила и гниющих растений.

Наконец Брутен очутился на разбитой мощеной дорожке – слева в высокой траве гнили упавшие деревья, а справа виднелся фундамент небольшого строения. Заброшенность висела в неподвижном воздухе легкой пыльцой, и Брутен в одиночестве поднялся по тропе к краю пустыря, за которым возвышалась древняя башня Азатов, окруженная яггутскими строениями поменьше. На пустыре были расположены без видимого порядка могильные камни. Из наполовину закопанных урн, запечатанных воском, торчало оружие. Мечи, сломанные копья, топоры, булавы – трофеи неудач, чахлый железный лес.