Директор наш перед ними, только, что на четвереньки не встает, да хвостом не крутит в виду отсутствия такового, но ясно видно – готов служить или прислуживать в любом качестве.

Шубку даме помог снять, хотел на вешалку повесить, но не решился, главбуху с рук на руки передал. Он, кроме него, никому не доверяет, а иначе никак. Они с моим автобусом по службе ровесники, сколько тот на линии, столько лет Вась-Вась в директорах, а тот в главбухах. Теперь вместе акционеры. Мы – то понимаем, что только благодаря главбуху, Василий Васильевич, со своим контрольным пакетом акций, до сих пор не отметился на нарах.

Мужик, от директора отмахнулся. Сам небрежно дубленку с пыжиком, на вешалку повесил. Василий Васильевич в поклоне прогнулся с вытянутой рукой – гостей на сцену, в президиум приглашая.

Сели на твердые сиденья стульев, активно поелозили, немножко погрустнели от неустроенности седалищ, привыкших мягкой кожи обивки, но долго думать о себе, им директор не дал. Он едва они присели, тут же привычным движением проверил молнию на брюках, и объявил,

3

– Все вы друзья мои, соратники трудового фронта, в курсе тех грандиозных событий, на пороге которых мы стоим. Через некоторое время вся страна в едином порыве, стройными рядами и колоннами устремится на участки голосования. Мужик за этими словами Вась – Вася, поперхнулся словно, закхекал так намекающее. Наш директор не дурак, он сразу все понял, был бы дураком,

не понял бы конечно. Но директора никто на такой пост и не поставят, контрольный пакет акций, конечно, сможет, но наш-то давно на него руку наложил.

– Вот я и говорю, сходу поправился понятливый Василий Васильевич, – хоть выборы дело и добровольное, но желающих исполнить свой гражданский долг, абсолютное большинство. Вот вы сегодня получили зарплату, поэтому все вы, я в этом уверен, придете добровольно к выборным урнам. Заодно посетите магазины, детей на качелях прокрутите, как говориться, – дамам по цветам, а детям по мороженному.

Не влом же? Не влом, – а сам на меня, внимательно так смотрит. Я сразу кивать ему начал, а куда деваться. Получка в кулаке зажата.

Он кивнул, глядя на меня и повернулся к гостям, – А теперь позвольте мне представить, дорогих наших гостей, друзей, депутатов наших. Членов, нашей несравненной, драгоценной Государственной, так сказать, думы, и фамилии присутствующих депутатов называет. А я смотрю по рядам, у коллег моих, шоферюг, челюсти отвисли, от изумления, то ли значимости момента, – Где еще так близко, увидишь думского депутата, да еще в количестве двух?

Депутаты встали, ослепили нас лучами от значков с трико лором, это у них вроде армейской «Гвардии», элита парламентская. Мы в ладоши жиденько ударили, с неохотой ладони от денег оторвав. Сверкнули еще раз, два значка, и сели.

Депутатка в шляпе из волос, подвинула поближе к себе микрофон, и начала вступительную речь.

О депутатской женской доле, неподъемной, жалобно, так поведала,

–Я, дорогие друзья, вашим женам завидую. Отработают, положенное , и домой, борщи варить, в ожидание вас. А мы, депутаты – женщины, – сказала это, и кокетливо так, плечиком повела, – до полуночи над законами корпим, а бывает, что и с ночевкой, вместе с коллегами-мужчинами из фракции, остаемся, чтоб вовремя законы на пленарное заседание представить.

– Я чего-то не догоняю, – повернулся ко мне, внимательно слушающий даму, Виталька, – она, хочет сказать, что ночевки с мужиками, это труднее, чем нашим бабам на мойке?

– Ты у кого спрашиваешь, а чего депутат? – прервал я его философские поползновения, – вот стану им, и отвечу?

– А чего, не папой римским? – окинул тот меня взглядом, – или Елизаветой?

А баба со значком все трещит. О доле женской думской закончила, слева от меня корешок всплакнул даже, Петрович за мной, слышу, всхлипнул. А она чешет дальше, без паузы на предстоящие выборы перескочив. Мы, – закричала в азарте, покажем этим, – и в сторону директора, кулачком потрясла. Тот сразу в лице переменился, на стуле сгорбился. На старичка бомжеватого стал похож. А она в азарте шпарит дольше, – Мы покажем этим заморским лицемерам, и нашим либеральным предателям, наше единство, нашу силу и мощь. Назло всем им придем в это воскресенье на избирательные участки и проголосуем за нашего кан…

Мужик рядом, усиленно, с надрывом закхекал.

– За достойного кандидата. Того, кому вы доверите свой голос.

И тут наступила тишина. Мы даже , сначала не поняли, что она закончила, и только потом врубились.

Ё – мое, у них же не у нас, рабочее место прибирать не надо. Рот захлопнул и свободен.

Немножко похлопали, спеша, снова зажать купюры в кулаке, мужика к микрофону, приглашая.

Тот тоже, как под копирку, о доле нелегкой, депутатской. Но жальче коллеги говорит. Жалость в голосе, аж до кишок пробирает. Пятнадцать минут, перед нами пожаловался – у всех рты открыты, и глаза слезной поволокой накрыты от сочувствия. Когда талант от сердца, от рождения, он наружу сразу прет, его ни под каким значком с трико лором не спрячешь. На семнадцатой минуте, слышу – засопели справа и сзади, Виталька слезами с соплями коленки пачкает. Только первый ряд стойко держится, видно, иммунитет, выработанный на таких гостей.

На двадцатой минуте, Виталька, оторвал от коленей заплаканное лицо, и с надрывом шепчет по ряду,

– Мужики, мы ж не такие бессердечные. Давайте скинемся, соберем хоть немножко. Кто же думал, что бедствуют они так?

4

А мужик, соловьем разливается: брюк, говорит в месяц, по три пары, протираем. Ботинок в думских коридорах, от каникул до каникул, по пять пар снашиваем.

Поймало мое ухо, нестыковку в речи депутата. Что-то непонятное стал излагать. Штанов всего три пары протирают, а ботинок стачивают пять? Когда они их успевают протирать? Или прямо в креслах бегают? Но додумать не успел.

Передал мне Виталька, танковый зимний шлем, почти доверху купюрами набитый. Шлем, знаменитый. Слесарь наш, Егорович, его с войны носит. Сносу, говорит, нет. Это вам не пыжик стриженный, а лайка настоящая эскимосская. Это он про мех, а не про кожу. А кожа на нем настоящая кирза, толщины такой, что когда ударить нечем, он этот шлем, запросто вместо кувалды использует.

Держу в руках, это чудо оборонной промышленности, и опять вспомнилось. С полгода назад отмечали юбилей у Егоровича, так тогда Вась-Вась, по кругу кепку свою пустил, «плевками» их называют, мелкая, только-только темечко прикрыть. А тут на тебе, этим, шлем глубокий…

Тут со сцены, такое завывание пошло, так меня за душу зацепило, что отделил я на ощупь, от зарплаты примерно половину,