– Размер какой? – нетерпеливо переспросила продавщица.

– Маленький такой… Не знаю, правда. Вы уж как-нибудь сами, пожалуйста.

– Ну, мужчина, без размера нельзя покупать.

– Девушка, пожалуйста, подберите сами.

– Ох, ну вы даете, не знать, какой у жены размер! Я вам выберу, но потом назад не приносите, если что не так.

– Да-да, конечно.

– В кассу платите.

– Скажите, а вот что у вас такое с цветами голубыми?

– Шаль, чистый шелк. Хотите посмотреть?

– Давайте ее. У моей жены глаза такие же, как эти незабудки.

– Это хризантемы, мужчина. Не видите?

– Все равно заверните.

Из ГУМа Михаил поехал на рынок.

– Слушай, Шурик, – спросил он шофера, – что обычно из продуктов везут, если далеко ехать надо?

– Ну, это как сказать, когда картошку, а когда сало. Тарань еще можно и чеснок. Тушенку, если достать, тоже хорошо.

– Да-да, тушенку и сало.

Михаил проталкивался меж рядов и выискивал хохлушек, торгующих салом. Сколько его нужно, не знал, купил наугад побольше, чеснока прихватил, еле доволок все до «эмки». На выходе взял для сына леденцовых петухов на палочке. Ему в детстве их никогда не покупали, а очень хотелось. Мальчишки в гимназии, нализавшись петухов, со смехом демонстрировали друг другу карминно-красные языки, но мама говорила, что это конфеты для плебеев. Миша тогда не знал, кто такие плебеи, но ему безумно хотелось попасть в их число, чтобы попробовать такого вот петушка.

Он заметил инвалида на костылях, тот стоял в стороне и продавал авиационный шлем: настоящий, кожаный, подбитый короткой смушковой цигейкой ярко-рыжего цвета, с клапанами для наушников и кучей застежек, чтобы подогнать размер. Шлем был новый.

– Шлем продаете? – Михаил уже держал его в руках и точно знал – Мише-маленькому понравится. Обрадуется сынишка.

– Ты, товарищ, цену сначала спроси. – Продавец тянул шлем из рук Михаила, но тот не отдавал.

– Я куплю, скажите сколько.

– Дорого. Не купишь.

– Сынишке хочу, говорите, сколько стоит.

– На рынке торговаться положено. Давай, мужик, торгуйся.

– Зачем? Вам нужно продать, я покупаю. Скажите, какая цена.

– Нет, так не продам. Торгуйся.

– Ну, хорошо, буду торговаться, называйте цену.

– Нету цены. Бесценный он. Это шлем моего сына Витьки. Погиб он, геройской смертью пал старший лейтенант Виктор Петрович Лапин в боях под Ржевом. Последний раз в отпуск приехал, наградили его отпуском за то, что в одном бою трех фрицев сбил. Шлем вот мне привез. Ходи, говорит, батя. Тебе, говорит, тепло в нем будет, а я пока в старом могу еще повоевать. Уехал, а через неделю похоронка. Ты, мужик, вот что… ты сына береги. – Он вытер слезу рукавом телогрейки. – Прости, я шлем не продаю, я хочу, чтобы люди про моего Витьку знали, чтобы помнили, потому и стою тут.

Мужик отвернулся и пошел на костылях куда-то в рыночную толчею. Догонять его Михаил не стал.

Дорога к Насте казалась бесконечной. От Москвы до Саратова, потом с пересадкой до Потьмы, а в Потьме пришлось ждать лагерного поезда, который ходил по своему расписанию, никому не ведомому. Из Потьмы Михаил дал телеграмму.

Двадцатого мая Василич зашел к Насте и, резко выдохнув, сказал:

– Телефонограмма была. Приезжает твой, завтра днем приезжает.

Мишка испуганно заверещал, увидев, как мать сползает по стене на пол.

Всю ночь мальчик ворочался в кровати и донимал Настю вопросами:

– Ма, а тот папа, который завтра приедет, рыбу ловить умеет, как Василич?

– Не знаю, Миша.

– А он, как Василич, стрелял фашистов?

– Стрелял, – машинально ответила Настя, приглаживая непослушный вихор на макушке сына.

– А он такой же красивый, как Василич?

– Красивее, ты на него похож.

– А на каркосах будет катать, как Василич?

– Будет, спи давай, завтра рано вставать.

Утром они пошли на станцию. Путь был неблизким. Возле клуба, украшенного флагами, лозунгами и портретами генералиссимуса, их чуть не сбило с ног ветром. Ветер рвал и трепал алые полотнища, создавая шум, словно гудела кровь в ушах. Миша быстро выдохся. Мимо проезжала подвода, груженная пустыми бочками. Повезло – для них нашлось место. Настя, пока тряслись по разбитой дороге, запрокидывала голову, щурясь от яркого солнца, и втягивала в себя запахи этой особенной, такой долгожданной и невероятно счастливой весны. Запахи струились отовсюду – ясные, чистые: так пахла свобода, так пахла Победа. Мишка тоже был счастлив – он сосал леденец из топленого сахара, который дал ему в дорогу Василич.

Приехав на станцию, они оказались единственными, кто встречал этот поезд. Точное время его прибытия не знал никто. Часы ожидания вытягивались в бесконечно серую полосу рельсов, убегающих за горизонт. За полдня не проехало ни одного состава. Миша заснул у Насти на руках. Вдруг ей показалось, что воздух наполняется запахом жареных семечек, перегретой сковороды и дыма. Раздался протяжный, тоскливый гудок. Испугавшись со сна, Мишка громко заревел.

Михаил выпрыгнул из вагона и побежал к ним навстречу. Он ничуть не изменился – легкий, подтянутый, только поседевший изрядно. В этот момент Настя вспомнила, что даже не взглянула на себя в зеркало перед выходом. Быстро стянула с головы косынку, легонько пробежала пальцами по волосам, собранным в тугую косу. А дальше все это уже не имело никакого значения. Они стояли, обнявшись, не сдерживая слез. За компанию хныкал и Мишка, которого отец тут же подхватил на руки, подбросил высоко и посадил на плечи. Так и пошли они в поселок счастливые – Михаил-маленький на Михаиле-большом, рядом с Настей, звонко смеющейся и подпрыгивающей, чтобы не сбиться с ноги и не отстать.

Вернувшись в Москву, Настя обнаружила, что в их с Семеном квартире живут люди: большая татарская семья нового дворника. Вещей никаких не осталось, кроме книг, которые подпирали матрасы, а «лишние» сгорели в печке. «Холодно было, сам должен понимать…» – оправдывался хозяин семейства. Жаль было словарей, учебников, научных трудов по лингвистике, которых Настя не досчиталась. Еще пропали сережки, папин подарок: крохотные, золотые, с капельками яркой бирюзы. «Настины глазки», – называл их отец.

Но самая главная книга была в целости и сохранности. Еще до войны Михаил закопал ее под елкой, и Насте не терпелось поскорее поехать на дачу, но Михаил остановил – лучше подождать. Удивительным образом его дачное хозяйство не пострадало во время войны, хотя почти все соседские дома лежали в развалинах. Снаряд разорвался очень близко, но дом устоял, и елка уцелела, не спилили ее на дрова, только ветки обрубили. Недалеко от дома была большая воронка, и надо было ее засыпать. Михаил предложил недельку-другую пожить у него в коммунальной квартире, а летом перебраться на дачу. Книга подождет. Не стоит ее сейчас в доме держать. А вдруг кому вздумается с обыском нагрянуть и проверить? Настя согласилась.