– Катька, давай тоже, я возбудился, – орал Толик.

А мы продолжали целоваться, тушить алкогольный пожар во рту, и я чувствовал, как она пьянеет, слабеет в моих руках. С двух глотков. Невинный ребенок. Это была ее первая водка в жизни, пусть и с апельсиновым соком. Я оторвал Альбину от пола, и она сразу стала выше меня. Мое лицо окутало волной ее волос, запахом, знакомым с детства. Закружилась голова, и для меня перестали существовать все в этой вселенной, кроме нее и ее послушных губ.

Я слышал голоса как сквозь воду снаружи нашего поцелуя, меня кто-то бил по спине, пытался сдвинуть с места, но я чувствовал только ее тело в руках и пальцы в своих волосах. Очнулся лишь когда начал задыхаться от возбуждения и выпустил. Открыл глаза и посмотрел в ее блестящие, затуманенные то ли опьянением, то ли возбуждением глаза, и у меня голова закружилась повторно. Я поставил ее на пол, к ней тут же пристала Катька с какими-то вопросами о впечатлениях. Я нашел Толика взглядом и подозвал к себе.

– Отвлеки ее, – я кивнул на Катерину, – мы свалим.

Тот широко ухмыльнулся и кивнул. Через минуту он уже уволакивал ее в актовый зал танцевать едва ли не силой, а мы с Альбиной бочком, бочком и в противоположный конец коридора к пустой, тихой лестнице. Я завел ее туда, закрыл стеклянные двери, и мы спустились на два пролета, в тупик к дверям закрытой столовой. Я усадил ее на подоконник и залез руками под юбку, на бедра, и, тяжело дыша, впился поцелуями в шею. Я даже не буду задаваться вопросом, чем я думал. Известно, чем! Она всегда шла за мной, какой бы опасности я ее ни подвергал, а в тот день источником опасности стал я сам.

В этом закутке было темно и тихо, свет лился с улицы из окон напротив и от фонаря на школьном дворе, музыка была едва слышна, долбил бит, от которого вздрагивало стекло и больше никаких звуков, кроме шуршания одежды, нашего тяжелого дыхания и звуков поцелуев.

Я целовал ее как одержимый, выныривал из переплетения губ и целовал лицо: щеки, скулы, виски, веки. Она послушно замирала, приоткрыв припухшие губы, подставляла розовое от румянца лицо и запрокидывала голову назад, когда я лез на шею. Мои лапы сжимали и гладили ее бедра, забираясь дальше под юбку, достигая кромки трусиков на попе. От возбуждения мне было так жарко, что пришлось вынуть руки и сбросить с себя куртку. И тогда я взял ее ладонями за колени, подтащил ближе к краю подоконника и медленно развел ножки в стороны. Мои ладони заскользили по внутренней стороне бедра и пальцы прикоснулись к шелковистой ткани трусиков.

Альбина замерла. Я не уверен, понимала ли она, зачем я сюда ее привел, до этого момента или просто наслаждалась близостью и моими ласками, считая, что, как и раньше, я остановлюсь. Она посмотрела мне в глаза, и я шагнул в пространство между ножек и принялся целовать висок, скулу и под ушко на шею. Я знал, как она заводится от этого. А тем временем мои пальцы ласково гладили ее поверх трусиков. И тут я услышал:

– Леш, не надо, пожалуйста, – тихий, срывающийся шепот сквозь частое, частое дыхание.

И я знал, что когда она хотела меня остановить, то просто отталкивала и напоминала: «Ты же знаешь, что нам за это будет?». А сегодня это было так беспомощно и нежно, в сочетании с полным отсутствием сопротивления и даже, напротив, с тем, что ее пальцы царапали мою спину и блуждали в волосах, я понял, что она не может совладать с собой и остановиться. Поэтому я просто продолжил целовать ее шею и полез под край трусиков.

– Не бойся, – шептал я горячо, – доверяй мне, я тебя не обижу.

И в моем понимании так и было! Я имел целью доставить удовольствие нам обоим. Быть вместе, окончательно, до конца и навсегда. Прекратить свои страдания и открыть для нас мир секса, в котором нас давно заждались.

– Я не боюсь, – отозвалась она, – если ты хочешь, чтобы это было так, я готова.

И я замер.

Темная, глухая, обшарпанная лестница. Облупленный холодный подоконник, на котором Альбина сидит в тонких трусиках. От окна тянет морозом, и воздух пахнет отголосками дневного меню с жареной капустой на второе. В довершении картинки мы услышали голоса наверху у двери. Один смеялся, второй был неразборчив, и тут этот второй прервался характерным, тошнотворным звуком. Кого-то вырвало двумя пролетами выше.

Моя спина покрылась мурашками омерзения, и волшебство прошло. Я увидел, как она дрожит, увидел ее напряженное, чуть испуганное лицо с блуждающим по щекам румянцем возбуждения и понял, что сейчас, только что чуть безвозвратно не испортил, как мне казалось, лучший миг в нашей жизни. Она заслуживала другого воспоминания. Других ощущений!

И я отступил. С чувством вины я вышел из пространства между ее ног, помог соскочить с подоконника и набросил на озябшие плечи свою куртку. Обнял ее крепко-крепко и прижался губами к волосам на макушке, изгоняя из тела одержимую дрожь предвкушения. Она обхватила меня за пояс и вцепилась пальчиками в спину, прижимаясь ухом к моей груди.

– Прости, – прошептал я, – у нас все будет по-другому.

И мы медленно поднялись наверх по лестнице, где начинало пахнуть еще омерзительнее. Прошли опустевшим коридором к актовому залу и вошли внутрь. На танцполе дрыгалось уже совсем немного народу. Кто-то разошелся по домам, кто-то сидел на стульях в зрительном зале. Большинство уже устали и наплясались.

Альбина огляделась в поисках подружки, но Катьки нигде не было видно. Меня это более чем устраивало. А через минуту зазвучал медляк, и я поволок свою драгоценную партнершу в центр зала. Под гитарный перебор я обнял ее за тонкую талию, она меня за шею, мы прижались друг к другу и задвигались в ритм музыке. Я склонился к ее ушку, и шепотом подпевал солисту «Don’t you cry tonight, I still love you baby», и чувствовал, как она улыбается. Я улыбался тоже, мы слились, раскачиваясь в танце, повторяя движения друг друга, и будто дышали в одном ритме. Я закрыл глаза, растворяясь в музыке и ощущении ее тепла, и чувствовал нас двоих в моменте как самых близких, самых счастливых людей на планете.

Я помню этот танец так отчетливо, так ярко, настолько он отзывается теплом во всем теле потому, что это были, наверное, последние мгновения нашего незамутненного счастья и нашей близости.

А с заключительными аккордами музыки в зал ввалилась растрепанная и какая-то странная Катька, я не сразу понял, что с ней не так. Мы остановились, и она бросилась к нам, на ходу начиная рыдать. Она повисла на Альбине и зашлась, обливаясь слезами. Я остолбенел, перед очередным ударом бодрой музыки успев разобрать только одну фразу:

– Он… они… изнасиловали меня!

– Аль, ты как? — Алекс глянул через решетку в соседнюю камеру.

– Ну что тебе сказать? — Она сидела на полке, поставив локти на колени и закрыв лицо ладонями.

Ее классический бежевый плащ, ухоженные волосы и замшевые ботильоны смотрелись в камере предварительного заключения как шедевр да Винчи на стене в туалете. Она отняла руки от лица и взглянула на него.