В кульминационной «Качалке» — последней части триптиха — молодая женщина, отдыхающая дома отдыха (дома, но отдыха, а не настоящего дома!), легкое строение которого, все из белого «плетения» крыши и ажурных окон, виднеется в отдалении, — запрокинув голову, спит в качалке.

И снится ей… (Да, скорее всего, этот апофеоз ультра-романтической любви — фантом воображения.) Снится ей изящный юноша с гитарой, поющий серенаду, проказливые крылатые купидончики, сплетающиеся в воздухе в сложную гирлянду, громадный букет в руке у одного из малышей, улыбающиеся многочисленные луны на прозрачном золотисто-сияющем небе.

И вся эта взмывающая ввысь вертикаль с певцом и купидонами создает ощущение легкой, чуть приправленной гротеском праздничности. (Если вглядеться, то можно увидеть, что букет, а может, рог изобилия, завершается кулаком, сложенным «кукишем».) Это шекспировская комедия, где много странного, чудаческого, переворачивающего обычные представления, — но завершающаяся легко и беззаботно. Все лишь легкий сон.

Саше Тышлеру безумно хочется любить, купаться в любви, но… не страдать. Чтобы была комедия, а не трагедия. Грозный осадок любви, когда она сильнее смерти, изгнан, вытеснен. А слишком бурные чувства приправляются иронией. Отныне никаких бурь! Бурями он сыт по горло! Пусть трагедии разыгрываются в шекспировских спектаклях — там все всерьез и смертельно. А в жизни ему хочется легкости, свободы и некоторой фантастичности, словно все привиделось во сне. Как в шекспировских комедиях.

Не нужно «сцен», бурных разрывов, трагических объяснений!

И самое удивительное, что Саше Тышлеру это какое-то время удается (или почти удается). Причем все его «истории» и впрямь фантастичны. А излюбленный колорит картин и графики этого времени: желто-золотистый, цвет тех упоительных «золотых» снов, которые лермонтовский Демон «навевал» Тамаре.

Минская баллада (часть I)

Это история совсем короткая, потому что о ней мало что известно. Но рассказать о ней необходимо, так как этот мимолетный минский роман имел для Тышлера важное продолжение — рождение любимой дочери Беллы и переплетение ее судьбы с судьбами минских и московских друзей Тышлера…

В Минске жили две сестры Арончик. Вернее, сестер Арончик было гораздо больше — пять или даже шесть, но нас будут интересовать две из них: младшая, актриса БелГОСЕТа Юдифь Арончик, Юдес, Юдеска, как будет называть ее Саша Тышлер, и старшая, Сима Арончик, театральная портниха в том же театре.

В сущности, обе очень молоденькие, Юдес на десять, а Сима на восемь лет младше Саши Тышлера. Юдес — с живым, подвижным лицом, невысокая, пышноволосая, очень талантливая — из того типа женщин, которые Тышлеру всегда нравились. (Интересно, — он увлекался или актрисами, женщинами богемы, или портнихами, их обслуживающими.)

Говорят, в конце 1930-х годов сам Михоэлс хотел пригласить Юдес в свой театр, но что-то ему помешало.

Тышлер сильно увлекся младшей, а старшая сестра — сильно увлеклась им. Какой она была? С маленькой довоенной фотографии на нас смотрит очень красивая, с восточными чертами молодая женщина с лицом строгим и неулыбчивым, точно говорящим: «Да, я такая! Не подходите!» Вероятно, она была сдержаннее и скромнее своей сестры-актрисы и находилась в тени ее женского обаяния и актерского таланта.

В конце 1920-х — начале 1930-х годов Саша Тышлер то и дело ездит из Москвы в Минск — оформляет один за другим несколько спектаклей в БелГОСЕТе: свой театральный дебют «Овечий источник» Лопе де Веги (1927), «Ботвин» А. Вевьюрко (1927), «Глухой» Д. Бергельсона (1928), «62 участок» И. Добрушина (1930) и др.

Отношения с Юдес — пылкие и неровные. Живой интерес и былая увлеченность еще через много лет будут звучать в тышлеровских письмах в Минск к дочери, но с горячими приветами Юдеске.

Немудрено, что скромная и строгая, всегда «зажатая» Сима (чем-то она напоминает Настю и тоже портниха!) отчаянно влюбилась в Сашу Тышлера, такого легкого, веселого, обаятельного.

Что-то было в ее отношении к миру от восточного фатализма, — она не сопротивлялась, когда ее несло к трагически-неразрешимому — безнадежной любви, неотвратимой гибели…

Увлеченный Юдес, Саша Тышлер как-то вечером, после спектакля оказался наедине с ее старшей сестрой. Что это было? Фантазии летней ночи? Для Симы, должно быть, самое счастливое мгновение жизни…

Саша Тышлер вскоре уехал в Москву. Туда ему и пришло известие о рождении дочери Беллы, от которой он и не думал отказываться.

Это любимая дочь, которую он отыщет в годы войны, будет посылать ей из Ташкента посылки, деньги и нежные письма, потом — ждать ее из Минска в гости, еще позже — щелкать по макушке внука Борьку, страшно на него похожего…

Но это все потом, потом…

Кстати, и Настя будет благоволить к Симе и любить маленькую Беллочку, будет навещать их в Минске (без Саши Тышлера!) и защищать Беллочку от слишком строгой матери (подумаешь, вырезала из маминой шубы кусок меха для куклы! Она же — ребенок!). Настя с Симой переписывались. Сима ведь и не мечтала занять Настино место. Другие тышлеровские женщины жалели Настю (это была своеобразная жалость, род презрения), Настя же могла пожалеть Симу.

Сима в одиночестве воспитывала дочку, и в памяти Беллы запечатлелся зимний заледенелый дом, куда они возвращались (мать после работы, она после детсада), мать громко вдыхала холодный воздух, и дочь ощущала ее грусть и одиночество.

В начале июня 1941 года БелГОСЕТ уехал на гастроли в Польшу, с ним уехала Юдеска, а Сима собиралась в санаторий. Дочь она поручила приятельнице — воспитательнице детского сада. Отвела Беллочку к ней, вернулась домой, а утром началась война.

Дети из детского сада оказались под бомбежкой фашистов. Белла, которой тогда не было и семи лет, вспоминает, что видела очень близко улыбающееся лицо летчика-немца, который кружил над ней на самолете. Воспитательница кинулась к расположившимся в лесу военным, и те вывели детей из опасной зоны. Потом их погрузили в поезд и повезли… Далеко. В Хвалынск (родина Кузьмы Петрова-Водкина). Обеспокоенному судьбой Симы и Беллы Саше Тышлеру дойдет в Ташкенте весть все от той же детсадовской воспитательницы, что Беллочка жива. Он поделится этой радостью в письме с еще одной далекой возлюбленной — Таней, Татьяной Аристарховой. Та — сама мать, поймет его чувства.

А Сима? Что стало с Симой? Она подумала, что дочь погибла в бомбежку. И это определило ее дальнейшую судьбу — ей не для чего стало жить. Гетто в Минске возникло уже в июле 1941 года. Говорят, немецкий офицер предлагал вывести ее из гетто (она и там была хороша) — но Сима отказалась. Предлагали помощь друзья за пределами гетто, — и опять она не захотела попробовать спастись. Зачем?

Она погибла в гетто вместе со всеми. (Минское гетто было полностью уничтожено осенью 1943 года.) О чем она думала в последний миг? О дочери? О Саше Тышлере? О своей любви? Мы уже не узнаем…

А Юдес? Поездка в Польшу оказалась спасительной. Из Польши актеры БелГОСЕТа кружным путем добрались аж до Новосибирска. Там она с мужем, Марком Мойным, актером того же театра, и сыном Виктором пережила войну. Юдес, заслуженная артистка и, главное, «орденоноска», которой был открыт путь по военной России, поехала за Беллой в Хвалынск (страшно подумать, какие расстояния в лихие военные годы пришлось преодолеть!) и доставила ее в Новосибирск. В дальнейшем Юдес и Марк ее воспитали.