Итак, Касе приходилось признаться, что ни одного мало-мальски приличного ответа на свои вопросы она не нашла. Ни кто убил Ивана Молодого, если его вообще убили, ни что произошло с Джироламо Альберони, ни что он искал, и в конце концов связана ли гибель отца Антонио с этой старинной историей? Она вернулась мысленно к единственному разговору с ним. Он говорил что-то про Игнатия Лойолу и внутреннее послушание, почему? Она попыталась восстановить в памяти его слова.

Вспомнила, как обиделась, когда ей показалось, что ему неинтересно. Как он возразил ей, что нет, он слушает ее, и очень внимательно. Потом он добавил, что выбор, стоявший перед ней, не так уж редок, и в ее голове словно наяву зазвучали его слова: «Так устроено, что бы мы ни делали, чем бы ни занимались, всегда, в тот или иной момент у нас нет иного пути, как только быть «внутренне послушным» с тем, что мы делаем. Если мы не способны к этому, то лучше остановиться и искать другой путь». Выражение «внутреннее послушание» удивило ее и она переспросила, правильно ли она его поняла. Тогда отец Антонио объяснил ей: «Это из «Упражнений» («Exercice») Игнатия Лойолы, основателя ордена иезуитов: «Необходимо всегда следовать правилу: то, что мне кажется белым, я должен считать черным, если таково иерархическое определение предмета». Так что видите, от любого члена ордена и от самого себя он требовал не просто быть послушным исполнителем, но подавить в себе всякую способность к сопротивлению и свободному выбору. Это и есть изобретенное им «внутреннее послушание».

«Какой же выбор стоял перед отцом Антонио? – задала она себе вопрос. – Если все это связано с Джироламо Альберони и тем, что он искал, то почему Антонио мучили мысли о выборе. Между чем и чем он должен был выбирать? Или кем и кем? – поправила она себя. – И почему его убили?»

Кася смотрела в окно, чувство досады не отпускало ее. Что же она не понимает? Что же она упустила? Обычно она всегда была уверена, что кем бы ни был ее враг, он никак не сможет все безукоризненно построить. Досадная и неразумная случайность, непредвиденное стечение обстоятельств и происки капризной Фортуны рушили самые искусные и старательно выстроенные преступления. Иногда ей даже казалось, что под обличием непредсказуемой Фортуны на самом деле скрывалась богиня правосудия Немезида. Как часто именно неожиданная игра азарта изменяла все и любой план превращался в карточный домик. Поэтому, кроме как на собственную логику, терпение и умение выбираться из самых запутанных лабиринтов, Кася привыкла рассчитывать еще и на случай. Но сейчас случай абсолютно отказывался ей помогать. То есть книга не падала с полки и не открывалась на нужной страничке, случайный разговор не наводил ни на какую мысль, на встречи ей тоже не везло.

Она бы так и продолжала безрезультатно сетовать на судьбу, но в этот момент ее глаза остановились на строчках письма Алеши: «Поликастро оставил себе часть личного архива Фортунаты вопреки воле Лоренцо Медичи». Смутная идея зашевелилась в мозгу. А что, если?.. Нет, это следовало бы проверить. Предварительно убедившись, что дневные шторы плотно задернуты, она вытащила из тайника конверт отца Антонио. Делать копии или сканировать эти бумаги она побоялась. Их вполне могли искать. Ведь кто-то перерыл ее вещи в отеле и кто-то донес в таможенную службу, что она пытается вывезти из страны редкие документы. Вот только кто мог догадаться, что они находятся в ее, Касином, распоряжении. В конверте лежали всего лишь два документа: оба были написаны одним и тем же почерком, и содержание их было совершенно непонятным. Одно связывало: большое количество специально выделенных пробелов.

Кася еще раз просмотрела бумаги. Оба письма были написаны на пожелтевшей от времени бумаге, но очень старинными быть они никак не могли. Кася не могла себе позволить отдать их на экспертизу. Ей оставалось только попытаться догадаться. Если предположить, что эти документы были связаны с историей Фортунаты и Джироламо. Что она знала: Джироламо отправился в Московское княжество весной 1489 года. В начале марта 1490 года следы его теряются. Фортуната умирает от горячки в ноябре 1490 года. Единственный наследник – дядя по материнской линии Франческо Поликастро, оставил себе часть личного архива. А что, если? Она вернулась к первому документу отца Антонио. Она уже перевела все имевшиеся в ее распоряжении слова. Это вполне было похоже на письмо отца к дочери, единственное, отрывки были совершенно несвязными. Если предположить, медленно начала она, стараясь не отпугнуть появившуюся внезапно идею, что прочерки обозначают упущенные слова, то человек, написавший этот документ, мог просто-напросто копировать наполовину утраченный текст… Точно! Она подпрыгнула от радости. И этот испорченный текст мог быть подлинником письма Джироламо Фортунате… Почему бы и нет?! Все вполне могло сойтись. Она представила себе личный архив Фортунаты. Для дяди он значил многое, но вряд ли он знал, зачем отправился Джироламо Альберони в Москву. Скорее всего, Поликастро осуждал отца Фортунаты: отправиться не зная в какие дебри, оставив дочь одну. Вот и результат: и сам пропал, и дочка умерла от болезни. То есть дядя, скорее всего, просто хранил архив как память о дорогом существе, не задавая никаких особенных вопросов о его содержании. Потом архив передавали из поколения в поколение. В каких условиях его хранили, сказать трудно. Но вполне может быть, что через пару-тройку столетий архивы пришли в совершенно непригодное состояние, и кто-то, желая сохранить наследство, решил спасти оставшееся. Фотокопий тогда не существовало, фотографии были редкостью. Оставалось одно: скопировать от руки. Что и было сделано. Потом эти письма продолжали передавать из поколения в поколение как простую семейную реликвию, не задумываясь о содержании. Тогда первым, кто задумался и начал поиски, вполне мог быть о. Антонио.

Она обрадованно вскочила и заходила по комнате. Все сходилось! Поэтому отец Антонио и опасался за судьбу писем. Внезапно она остановилась как вкопанная. Опять поторопилась! Решила только часть задачи. Первый документ вполне мог быть последним письмом Альберони к Фортунате, пришедшим уже после того, как посланцы Медичи забрали у нее первые три. Но второй ни по стилю, ни по содержанию на письмо Джироламо не походил, да и подписан он был именем некоего ганзейского купца Иоганна Гирзберга. Что же, успокоила она себя, ответ на один вопрос нашла, найдет и на второй. Утро было гораздо мудренее вечера, удовлетворенная собой Кася погасила свет и отправилась в ванную комнату. Если бы она не торопилась и хоть на минутку подольше осталась в темной комнате, может быть, заметила человека, внимательно наблюдавшего за ее окнами…

Москва, февраль, 1490 г.

Ярмарка возле кремлевских стен была в самом разгаре. Повсюду толкались люди. Пироженники с аппетитно пахнущими лотками протискивались сквозь гомонящую толпу, предлагая свой товар. Зазывалы кричали во все горло, торговцы и покупатели били по рукам так, словно старались оставить друг друга без столь необходимых передних конечностей, воришки с лотков и прилавков шныряли тут и там. Вооруженные стражники приглядывали за порядком, не обращая, впрочем, никакого внимания на ловцов мелкой дичи. Тут же орали во все горло одетые в разноцветные лоскуты зазывалы ярмарочных балаганов. Джироламо шел, не обращая внимания на окружавшую его суету. Впрочем, он не забывал придерживать рукой подвешенный к поясу кошель. С ловкостью московских карманников он уже познакомился и лишний раз испытывать судьбу не собирался. Вдруг прямо рядом с его ухом раздались характерная барабанная дробь и звонкий крик, приглашающий поглазеть на медвежью потеху. Люди вокруг заторопились и толпой двинулись к месту представления. Попав в плотный людской поток, Джироламо не заметил, как оказался почти в самом центре представления. Оглянулся было назад, но народу собралось уже достаточно много и протолкаться к выходу стало трудновато. Потом, махнув рукой, решил остаться. В конце концов, почему бы не посмотреть представление, которое так любили москвичи.