— Я сам еще вчера не знал, что буду здесь сегодня вечером.

— Думаешь, ты здесь случайно? Та девочка, что играла в классики, была нашим посланцем. Ты нам нужен.

— Кто ты?

— Я староста. Пусть класс давно распущен, мы продолжаем присматривать за вами, ведь тени стареют иначе.

— Чего вы ждете от меня?

— Сколько раз он вырывал тебя из лап Маркеса? А помнишь, как тебе бывало одиноко и он оказывался тут как тут, с шутками и смехом? Помнишь, как вечерами вы шли вдвоем из школы, сколько часов провели вместе? Он был твоим лучшим другом, не так ли?

— Зачем ты мне все это говоришь?

— Однажды здесь, на чердаке, ты смотрел на фотографию, которую я тебе подарила, и у тебя вырвался вопрос: «Куда девалась вся эта любовь?» Теперь моя очередь спросить тебя: эта дружба — куда ты ее дел?

— Ты тень Люка?

— Ты говоришь мне «ты», стало быть, знаешь, кому я принадлежу.

Луна склонилась на правую сторону окна. Тень тихонько соскользнула с сундука на пол, стала еще тоньше.

— Постой, не уходи! Что я должен сделать?

— Помоги ему изменить жизнь, забери его с собой. Вспомни, из вас двоих учиться на врача надо было ему. Еще не поздно, никогда не бывает поздно, если любишь. Помоги ему стать тем, кем он хотел. Ты сам это знаешь. Извини, что покидаю тебя, но время идет, у меня нет выбора. До свидания.

Луна ушла из слухового окна, и тень растаяла между двумя коробками.

Закрыв за собой люк, я пошел к Софи. Когда я лег рядом, она прижалась ко мне и тотчас снова уснула. Я долго лежал в темноте с открытыми глазами. Пошел дождь, я слушал стук капель по кровле, шелест кустов шиповника в саду. Каждый звук в ночи в этом доме был мне знаком и близок.

* * *

Около девяти утра Софи потянулась. Ни я, ни она давно, уже несколько месяцев, не спали так долго.

Мы спустились в кухню, где нас ждал сюрприз. За столом сидел и беседовал с моей мамой Люк.

— Обычно в это время я ложусь спать, но вы уезжаете, и я не мог с вами не проститься, — сказал он мне. — Смотри, я вам кое-что принес. Я испек их рано утром с мыслью о вас, это особая партия.

Люк протянул нам корзинку, полную еще теплых круассанов и булочек.

— Вкусно? — спросил он, с умилением глядя, как лакомится Софи.

— Лучше булочек я в жизни не ела, — ответила она.

Мама, извинившись, оставила нас: ей надо было поработать в саду.

Софи вонзила зубы в круассан, и по глазам Люка я увидел, что аппетит моей подруги доставляет ему огромное удовольствие.

— Хороший он доктор, мой кореш? — спросил он у Софи.

— Не сказать чтобы ангел, но да, он будет хорошим врачом, — ответила она с полным ртом.

Люк хотел все знать о наших больничных буднях, ему все было интересно. И чем больше Софи ему рассказывала, тем больше я понимал, как он мечтает о такой жизни.

Софи в свою очередь спросила его об «огне, воде и медных трубах», упомянутых вчера у школьной ограды. Несмотря на мои грозные взгляды, Люк рассказал ей о том, как я воевал с Маркесом, как тот запер меня в шкафчике, как он, Люк, каждый год помогал мне победить на выборах старосты, и даже о пожаре в сторожке. По ходу разговора смех Люка вновь стал прежним, искренним и заразительным.

— В котором часу вы уезжаете? — спросил он.

Софи предстояло заступать на дежурство в полночь, а мне завтра утром. Мы наметили выехать после обеда. Люк зевнул, изо всех сил борясь с усталостью. Софи пошла собирать вещи, оставив нас вдвоем.

— Ты еще приедешь? — спросил меня Люк.

— Конечно, — ответил я.

— Постарайся в следующий раз в понедельник, если сможешь. Ты ведь помнишь, что булочная закрыта по вторникам? Мы смогли бы провести вместе целый вечер, вот было бы здорово! У нас так мало времени, а мне хочется еще послушать, как ты там живешь.

— Люк, почему бы тебе не уехать со мной? Почему не попытать счастья? Ты же мечтал учиться на врача. Получишь стипендию, а я устрою тебя санитаром для подработки, и за жилье платить не надо, моя комнатка невелика, но места нам двоим хватит.

— Ты хочешь, чтобы я пошел учиться сейчас? Надо было предлагать мне это пять лет назад, старина!

— Начнешь попозже — что такого? Кто спрашивает о возрасте врача, входя в его кабинет?

— Я сяду на студенческую скамью с людьми намного меня моложе, мне не хочется быть Маркесом курса.

— Подумай, сколько девушек вроде Элизабет не устоят перед обаянием твоей зрелости.

— Конечно, — задумчиво протянул Люк, — если так посмотреть… Нет, брось, не тешь меня мечтами. Поболтать с тобой приятно, но, когда ты уедешь, мне будет еще хуже.

— Что тебе мешает? Подумай, ведь это твоя жизнь!

— И моего отца, матери, сестренки. Я им всем нужен здесь. Машина на трех колесах далеко не уедет. Тебе не понять, что такое семья.

Люк опустил голову, уткнувшись носом в чашку с кофе.

— Прости, — вздохнул он, помолчав, — я не это хотел сказать. Дело в том, дружище, что предок никогда меня не отпустит. Я ему нужен, я его опора на старости лет, он рассчитывает, что я сменю его в булочной, когда он уже не сможет вставать к печи среди ночи.

— Лет через двадцать, Люк! Твой отец состарится лет через двадцать, и потом, у тебя ведь есть сестра!

Люк рассмеялся.

— Да уж, представляю, как отец стал бы учить ее ремеслу, это же он у нее по струнке ходит. Меня он держит в ежовых рукавицах, а она вертит им как хочет.

Люк встал и направился к двери.

— Рад был тебя повидать. Больше не пропадай так надолго. Все равно, даже если ты станешь знаменитым профессором и будешь жить в шикарной квартире, в шикарном районе большого города, твой дом останется здесь.

Люк обнял меня на прощание. Когда он был уже в дверях, я окликнул его:

— В котором часу ты начинаешь работу?

— Тебе это зачем?

— Я тоже работаю ночами, если буду знать твое расписание, на дежурстве мне будет не так одиноко. Посмотрю на часы и представлю себе, что ты делаешь.

Люк посмотрел на меня как-то странно.

— Ты же расспрашивал, что мы делаем в больнице, так расскажи, как проходит твоя жизнь у печи.

— В три часа ночи мы замешиваем тесто: мука, вода, соль, дрожжи. После первого замеса надо ждать, чтобы оно подошло. Около четырех у нас перерыв. В теплую погоду я открываю заднюю дверь булочной, выставляю в проулок два табурета, и мы с папой пьем кофе. Мы почти не разговариваем, папа уверяет, что тесто не любит лишнего шума, но вообще-то это ему надо отдохнуть. Выпив кофе, я даю ему вздремнуть часок на табурете, а сам иду мыть подносы и расстилать льняные салфетки, на которые мы потом уложим хлеб.