— А Эк? — спросил Хартман.

— Этот нет, у него клаустрофобия.

— Что ты говоришь? То-то он боится ездить в лифте!

— Да, но он борется с собой изо всех сил. Зато в результате он много двигается. Ну что, побежали? На полной скорости до пруда, а уж за Пороховой башней они нас увидят и подумают, что мы бежали без остановки от самой больницы! Fake it until you make it,[3]как говорится.

Что можно ожидать от пикника? Вкусного угощения? Отдыха на траве, декламаций или, по крайней мере, парочки хороших историй как награду за долгий и тяжкий бег трусцой? Но никто не встретил их ни прохладительными напитками, ни приветственными возгласами. Никто не восхитился их пробежкой, даже раскормленные утки не повернули голов в их сторону. У крепостной стены собрался народ. Они увидели сверкающую на солнце рыжую шевелюру Арвидсона, он стоял к ним спиной, с краю толпы. Мария протиснулась вперед, чтобы посмотреть, что там. Не успела она оглянуться, как ее схватили за руку и втянули в центр круга. Загорелые жилистые пальцы крепко держали ее запястье.

— А вот и доброволица, заходи, красавица, заходи.

За ее спиной засмеялся Эк.

Перед Марией стоял молодой мужчина в средневековом костюме, в рваных штанах и коричневом плаще с капюшоном. На его плечи спадали длинные пряди нечесаных светлых волос.

— Разреши мне, шуту, узнать твое имя, высокочтимая дева.

— Мария. Я не доброволица.

— Ах, добрая воля, богом забытое понятие, — это химера. Мы с рождения получаем наши роли. У тебя — своя роль, у меня своя — шута. Освети мой день своей красотой, и я землю выровняю, чтобы тебе было удобно ходить по улицам Висбю.

Не успела Мария вымолвить слово, как он сдернул с себя штаны и, все время кланяясь, бросил их перед ней на землю. По толпе пронесся гул. Мария в ужасе искала глазами Хартмана, надеясь на его поддержку в трудную минуту. Но даже он, надежный старый Хартман, смеялся.

— Не стоит беспокоиться, — поторопилась сказать Мария и, подняв с земли штаны, протянула ему. К счастью, паяц был в трусах, как принято в двадцать первом веке. Но в остальном ситуация была странной и непредсказуемой. Шут глотнул из своего кувшина, выдохнул и поджег воздух изо рта, пламя разошлось в три стороны. Его глаза на смуглом до черноты лице стали бешеными. Откуда ни возьмись в его руках появилось три факела, которые он вставил в трусы и поджег их, прогнувшись назад и сделав мостик.

— Ляг, красавица. Пусть чистый огонь гладит твое лилейно-белое тело, ведь я, мужчина, недостоин тебя коснуться.

— Ты что, с ума сошел!

— Я — шут. — Не сводя глаз с Марии, он стал вращать факелами в воздухе. — Единственное желание в моей бедной жизни — чтобы ты пошла мне навстречу. Посмотри на людей вокруг. Видишь, как их огорчает твое холодное сопротивление, они прямо страдают оттого, что ты не принимаешь покорной просьбы шута. Я, конечно, беден, но у меня доброе сердце. Разреши хотя бы поцеловать твою ножку.

Он наклонился, готовый исполнить свою угрозу. Все это время он вращал факелами. Публика зашумела. Холодная! Жестокосердная! И Мария поддалась давлению толпы. Опозориться в чужом городе не так опасно, как в своем, родном Кронвикене, попыталась она убедить себя. Она легла на его брюки и зажмурилась, чтобы не видеть, как он ползет по ней с одним факелом во рту и двумя другими в руке. Когда она снова открыла глаза, он уже сидел рядом с лютней в руках. Толпа вокруг аплодировала, Мария попыталась встать на ноги, но он пихнул ее обратно.

— Побудь со мной, красавица, я спою тебе песню.

— А потом, можно, я уйду? — шепнула она.

— Потом наши пути разойдутся. Может быть, у тебя найдется для меня вещичка, которую я мог бы взять с собой на память в мой скорбный путь. Например, подвязку для чулок, — с надеждой в голосе сказал он.

— Дай ему, что он хочет, вместе с лифчиком в придачу, — заржал Эк.

В этот момент Мария его ненавидела.

— Я могу тебе кое-то показать, но только тебе, — сказала она с улыбкой. Может быть, это ее спасет? Было очень неловко, и она пошла бы на все, лишь бы уйти от взглядов зрителей. Она достала портмоне и оттуда — свое служебное удостоверение, которое и предъявила ему.

— Инспектор уголовной полиции, это кто? — спросил шут у зрителей.

Кто-то крикнул: «Мусор!»

— Мусор в женских одеждах? Мир сошел с ума! Дайте мне допеть мою песню, о прекраснейшая из мусоров! Песню о том, как вывозят мусор из Висбю. С этим делом ничуть не стало лучше со времен короля Магнуса. Горка, которая виднеется на северо-востоке, создана не природой, но руками человека. А теперь мы вывозим мусор морем в чужие страны. В Шведскую державу! Как это они ухитряются?

— По-твоему, я сморозил глупость? — спросил шут, сняв капюшон и представившись Кристоффером Якобсоном. Он принял предложение поучаствовать в их пикнике, сел на одеяло и получил жареную куриную ножку.

Мария пожала плечами:

— Я не привыкла быть в центре внимания.

— Вы меня искали. По средневековым улочкам Висбю прошел слух, что меня ищет полиция. И вот я здесь. Что я сделал?

Не факт, что я хочу это знать, подумала Мария, но промолчала. О деньгах, собранных после представления, в налоговое управление шут конечно же не сообщал. Но сейчас речь шла о другом.

— Мама никак не может тебе дозвониться. — Инспектор Верн поставила стакан с пивом на траву и наклонилась вперед, глядя Кристофферу прямо в глаза.

Он опустил куриную ножку и посмотрел на Хартмана, Эка и Арвидсона, которые кидали крошки уткам внизу у воды.

— Обычное дело. А что нового?

— Твой отец должен был ехать на пароме утром в понедельник. Но он пропал.

— Вот это новость! Он что, забыл позвонить домой? Между нами говоря, мама всегда волнуется из-за пустяков. Она всегда представляет ситуацию хуже, чем она есть. Говорят, что настоящий пессимист — это тот, который из двух вещей, плохой и худшей, выбирает обе. Это и есть моя мать. Понимаете?

— Когда вы встречались в последний раз?

— На Рождество. Я должен был передать подарок от Улофа.

— Почему он сам не отдал?

— Они с отцом не ладят, оба упрямые. Когда Вильхельм дома, Улоф там не показывается.

— Что они не поделили?

— Улоф — борец за экологию. Папа считает, что от небольшого количества ДДТ никто не умрет. Понимаете, да? Дома все еще стоят бутылки и мешки с таким содержимым, которое уже не принято употреблять. А отец считает, что и спорить не о чем. Иными словами, у них разные мнения о том, как вести сельское хозяйство. Отец считает, надо все по старинке. Улоф ищет новые пути.