вам очень признателен… Но вы говорили, что люди меняются, когда получат то, чего они искали… Причем вы имели очень определенную и достаточно простую мысль, что обладание действует на людей губительно. Так вот я и хотел сказать, что мне-то меняться не от чего, потому что вы мне совсем не принадлежите, больше ничего!

– Нет, вы сказали, что я вам ничего не даю, и, кроме того, вы говорите, что я вам не принадлежу… нельзя так грубо рассуждать! Как будто принадлежать значит именно то, что вы думаете… А душой и сердцем я принадлежу только вам, вы страшно неблагодарный… Я бросила мужа, поехала в Ригу нарочно для вас…

– Вы же в Ригу поехали, чтобы повидать вашу сестру.

– Ну, да… все равно, я поехала для вас.

– А с мужем вы хотели расстаться, чтобы выйти замуж за Лаврентьева.

– Это очень бестактно с вашей стороны напоминать мне о Лаврентьеве, и потом, не все ли вам равно, кто мой муж; Лаврентьев, или Леонид Львович? Я себя компрометирую для вас, а вы еще ворчите… Что же, вы думаете, это очень прилично – уезжать с посторонним молодым человеком на целую неделю и жить с ним в одной гостинице вдвоем.

– Но ведь этого никто не знает, что мы здесь с вами вместе… Никто не думает, что я в Риге, а вы поехали к сестре… Чем же вы себя компрометируете?

– Да, конечно, вам бы хотелось, чтобы все это знали… Вам бы хотелось кричать о своей победе, о моем позоре! Ну, что же, напишите письмо Оресту Германовичу, моему мужу, – ведь вы теперь с ним такой друг! Но только я вас предупреждаю, что, если вы будете это делать, то я всем, всем, даже при вас, вам в глаза, буду говорить, что вы нагло лжете… Как все мужчины похожи один на другого!

– Я не знаю каковы все мужчины… я в этом не знаток…

– Вы мне говорите дерзости… Вы меня оскорбляете и все, все сами на себя выдумываете. Уйдите! Я не хочу вас видеть!

И Лелечка громко заплакала. Лаврик пробовал было ее утешить, взял за руку, но Елена Александровна, вырвав руку, не унималась и плакала все громче и громче.

– Елена Александровна! перестаньте! Ну, я уйду, если вы не хотите меня видеть. Если вы подумаете хорошенько, то увидите, что вовсе не я на себя выдумываю, а вы сами мне приписываете Бог знает что. Я уверен, что потом, завтра, вы спокойно увидите, какой я есть на самом деле и как я вас люблю. А теперь успокойтесь… выпейте воды… в соседних номерах все слышно.

Лелечка выпила воды, стуча зубами по краю стакана, и проговорила сквозь слезы:

– Справа ваш номер, а слева никто не стоит… Кто меня услышит? А теперь, действительно, уходите… Я, наверно, растрепалась, как чучело… У меня покраснели глаза и подпух нос… Я не хочу, чтоб мой мальчик видел меня такою. – И она улыбнулась.

Лаврик хотел было сказать: «Все-таки какая вы настойчивая, поставили на своем… выставили-таки меня на сегодня отсюда», но потом раздумал, сообразив, что завтра действительно, может быть, Лелечкины капризы пройдут и все будет иначе. Лелечка, очевидно, тоже предполагала, что Лаврик мог бы это сказать, потому что она взглянула с каким-то благодарным удивлением, когда Лаврик просто поцеловал ей руку, проговорив:

– Ну, спокойной ночи! Спите спокойно… утро вечера мудренее, как говорят няньки. А я вовсе не так плох, как вы обо мне полагаете.

– Вы, Лаврик, – моя прелесть!

– Прелесть ли я, я не знаю, а что я – ваш, так это правда!

На следующее утро, действительно, дождь прекратился и вместе с ним, казалось, исчезли и Лелечкины капризы. Но это мало поправило дело, потому что нашим влюбленным явилась совершенно неожиданная помеха. Елена Александровна была уже в шляпе и весело смотрела из окна на изменившуюся от солнца улицу, как вдруг она увидела подъезжавшего к подъезду их гостиницы офицера в стрелковой форме. Он так быстро прошел в подъезд, что Елена Александровна не успела разглядеть его лица, но смутно затревожилась, подумав: «Как неудобно. Какой-нибудь товарищ Дмитрия Алексеевича еще увидит, что я здесь с Лавриком, расскажет ему». Так она тревожилась, не зная сама хорошенько, зачем ей Лаврентьев, когда в дверь тихонько постучали. Так как Лаврик переодевался у себя, чтобы опять идти бродить по городу, то Елена Александровна не очень удивилась его стуку. Она спокойно сказала: «Войдите!», рассудительно думая, что вот они уйдут на целый день, приезжий офицер их не заметит, и может случиться, что сегодня вечером или завтра утром уедет куда-нибудь. И в самом деле: зачем ему сидеть в Риге? Но совершенно не голос Лаврика окликнул ее:

«Здравствуйте, Елена Александровна! вы не сердитесь на мой приезд?»

Обернувшись, она увидела стрелка, который не был товарищем Дмитрия Алексеевича, а самим Лаврентьевым.

Елена Александровна совершенно не соображала, что может выйти из всего этого стечения обстоятельств, но ясно чувствовала, что в настоящую минуту все дело в спокойствии, что прежде всего нужно, как говорится, не подавать виду. Все эти соображения промелькнули в ее голове очень быстро, так что без всякой задержки она отвечала на слова Лаврентьева быстро и радостно, будто ей нечего было от него скрывать:

– Дмитрий Алексеевич, как вы очутились здесь? вот уже никак этого не ожидала! Надеюсь, что не случилось ничего опасного или неприятного?

– Нет, ничего не случилось. Я просто соскучился, мне захотелось вас повидать… ведь вы не сердитесь, что я вас не предупредил?

– Нет, нет… и прекрасно сделали. Я, по правде сказать, думала, что вы приедете. Тут все шел дождь, вы с собой привезли солнце… Ну, что же в Петербурге? что ваша матушка? что мистер Сток? вы, конечно, хотите кофею? Я совсем не помню, что говорю… от этой неожиданности, не обращайте внимания.

И действительно, Елена Александровна едва ли понимала, что говорила. У нее в голове вертелась одна мысль: сейчас постучится Лаврик. Что они будут делать? Послать записку с человеком, чтобы Лаврик не выходил, а ждал ее где-нибудь в городе? там она ему все объяснит… Что-нибудь придумает… Да, да, конечно, другого никакого способа нет… но нужно делать скорей, скорей.

– Вы меня простите, я должна написать записку сестре, чтоб меня не ждали к завтраку… Ведь мы завтракаем вместе, не правда ли!

– Я, конечно, очень рад. Но вы из-за меня не ломайте своего дня.

– Нет, нет! – ответила Лелечка из-за маленького письменного стола.

В дверь слегка постучали. Лелечка покраснела, но продолжала