Да уж, сладкая парочка — и он, и она со сдвигом. Он все пытался, и все без толку, понять, как будет лучше поступить.

Ровно в полдень небо у них за спиной вспухло облаком дыма, а чуть позднее земля содрогнулась от взрыва настолько мощного, что все беженцы попадали на дорогу, зажимая ладонями уши, и прошел еще добрый час, пока к ним хоть немного вернулся слух. Весь запад поглотила глубокая, непроглядная тьма, которую иногда прорывали выплески пламени, это вспыхивали и взрывались домики, сараи и силосные башни, захлестнутые потоком расплавленного камня. Те, чьи оставленные дома постигла эта участь, вознесли к небу скорбные вопли. В какой-то кратчайший миг все бессчетные поколения, неразрывно связавшие с этой землей свою жизнь, были стерты с ее лица. Словно их, этих предков, никогда и не было — ни тех, чья память бережно хранилась, ни тех, кого зарыли и забыли.

Гиганты, восставшие из дыма, горели огнем, ослепительным, как сам Священный город, нестерпимо жарким, как кузницы заката. Медленно, постепенно они остывали и темнели, сперва до тусклого, словно вполнакала, сияния, а потом и до серого цвета, едва различимого на фоне облаков. Их было двое, и в руках у них были дубины. Еще горя остаточным тускло-красным светом, они начали поднимать дубины. К тому времени как их дубины были вскинуты до предела, сами они превратились в серые туши, непомерно огромные и еле заметные в облачном небе.

Движения гигантов были столь медлительны, что глаз их не видел, как не видит он движения часовой стрелки. Но если Вилл несколько минут на них не смотрел, а потом смотрел снова, их позы оказывались немного другими. Все долгое, очень долгое утро огромные дубины сближались. Ровно в полдень они соприкоснулись. И еще столько времени, сколько требуется, чтобы досчитать до тридцати, тишину ничто не нарушало. Затем по земле прокатилась ударная волна. Вилл видел, как она приближается подобно мощному порыву ветра, гнущему и ломающему деревья. Он схватил Эсме за руку и бросился вместе с нею в канаву, в результате чего удар их почти не затронул.

В тот день они прошли много миль, но Большая река словно бы и не стала ближе. Иногда они садились, но только на пару минут, отдыхать дольше Вилл не решался. В конце концов, уже ближе к закату, Эсме так утомилась, что стала плакать. Тогда Вилл нагнулся, натужно крякнул и подхватил ее на руки. Его ноги подламывались и не хотели идти.

— Тише, тише, спи-усни, — пел он девочке; вот так же поет коса в жаркий летний день. — Спи-усни. — Все-таки она была малым ребенком, а кем там еще — не имеет значения.

Эсме хныкала все тише и тише, а затем и вовсе уснула, положив головку Виллу на плечо. Вилл упорно ковылял по дороге, а через какое-то время рядом с ним остановился трактор, и водитель предложил ему сесть на задний борт прицепа, где уже сидели четверо других бедолаг. Он сказал, что у Эсме очень трогательный вид, такая маленькая и сонная — притомилась, наверное, бедняжка, а еще он сказал, что едет прямо до этих лагерей и при удаче они будут там уже к утру.

Так что, если разобраться, она за себя заплатила.

Лагерь «Оберон»[11]насквозь пропитался вонью через край переполненных сортиров и грошовым волшебством; первая автоматически порождала настоятельную потребность в последнем. Хлипкие, как листки папиросной бумаги, заклинания были кое-как наложены на двери едва ли не каждой палатки, так что, пробираясь между рядами брезентовых обиталищ по немощеным проходам (ну и грязища же здесь будет, если хлынет дождь), Вилл попеременно улавливал запахи то шиповника, то пчелиного воска, то корицы или мокрых дубовых листьев, ощущал на лице холодные брызги водопада, слышал далекие, едва различимые звуки эльфийской музыки. Ничто из этого не было реальным или хотя бы достаточно убедительным и все же хоть немного отвлекало от беспросветно унылой окружающей обстановки. Жалкие, плохо ухоженные клумбы, успевшие появиться рядом с теми палатками, что постарше, были обложены бордюрами из выбеленных известкой булыжников.

Лагерь располагался рядом с Эльфвайном на высоком, продуваемом всеми ветрами плато. Его обвод хоть изредка, но патрулировался, а вот ограды не было вовсе — ну куда им отсюда идти? Три раза в день «канарейки»-охранники в желтых куртках разводили своих подопечных по огромным шатровым палаткам, приспособленным под столовые. В промежутках между кормежками старики коротали время, без конца рассказывая друг другу о прошлой жизни и о родных, навсегда ушедших деревнях. В отличие от них те, что помладше, рассуждали о серьезных делах и о политике.

— Они отправят всех нас на восток, в самое брюхо зверя, — просвещал своих слушателей некий многознающий кобольд. — В самое сердце этой злобной и жестокой, без царя живущей империи, в пресловутую Башню Шлюх. Там каждый из нас получит временный паспорт, пятьдесят долларов, ваучер на месячную оплату жилья и сапогом под задницу за то, что ввел их в такие расходы.

— Не пожги они, на хрен, наши долбаные халупы, не нужно бы было никаких этих, на хрен, расходов, — прорычал коренастый карлик. — Ну и какой же тут, на хрен, смысл?

— Это у них политика такая. Чем оставлять у своих границ орды голодных, бездомных врагов, они поглощают их и стараются переварить. К тому времени, как упорный труд и деловая смекалка помогут нам почувствовать почву под ногами, мы позабудем о былой вражде и станем здесь нормальными законопослушными гражданами.

— И это что же, так оно и получается? — усомнился Вилл.

— Пока что не очень. — Кобольд встал, расстегнул дверь палатки и, не выходя наружу, блаженно помочился. — Пока это только превратило их в самый вздорный и плохо управляемый народ из всех когда-либо существовавших. И то, что они послали сюда войска, желая разрешить все наши проблемы, тоже, без всяких сомнений, как-нибудь с этим связано, только вот я, хоть убейте, не знаю — как именно.

Он повернулся лицом внутрь палатки и застегнул ширинку.

— Все это пустое сотрясание воздуха, — сказал чей-то голос. — А главный вопрос в том, что же нам следует делать.

Из дальних глубин палатки, где мрак купался во мраке, зыбкое, едва различимое мерцание, бывшее жутенем, вставило свое слово:

— Из длинной проволоки, небольшой связки спичек и куска наждачной бумаги получается прекрасный взрыватель для кофейной банки, набитой черным порохом и мелкими гвоздями. Щепотка мелко порубленных тигриных усов, подсыпанная в пищу, вызовет сильное желудочное кровотечение. Если привязать прядь волос к жабе-альбиносу и закопать в полночь на глухом перекрестке, произнеся нужные заклинания, намеченная жертва будет обречена на долгую, мучительную смерть. Попросите меня хорошенько — и я преподам патриотически настроенным гражданам как упомянутые мною искусства, так и многие, им подобные.

Наступило неловкое молчание, кое-кто из присутствующих встал и вышел из палатки. Вилл последовал за ними.

Один из вышедших, тот самый карлик, достал из кармана пачку сигарет. Снабдив одной из них Вилла, он сунул другую себе в рот.