И Мэгги наконец-то после проволочек отбывала в Вену.

— Ах, как я люблю Вену, — говорила Пэт, попивая вместе с Мэгги кофе, — повезло же тебе! Какой красивый неповторимый город! Бельведер, Хофбург, пирожные в кафешках на Кернтнерштрассе. я однажды там влюбилась, и красавец австриец катал меня на фиакре, он был похож на Штрауса, такие же длинные волосы.

— Знаешь, милая, дело не в городе, каким бы красивым он ни был! все это тлен, счастье внутри нас и не зависит от места.

— Ты опять о своем красавчике? — удивилась Пэт. — да он тебя и в грош не ставит!

— Неправда, ты ничего не понимаешь! Он любит меня. мы даже собираемся пожениться, когда я вернусь из Вены.

Последнее свидание с Джоном, непродолжительное, но с рыданием у него на груди (как хотелось ее тут же придушить!), пообещала вечно любить, иногда приезжать к нему в Лондон (только этого и не хватало!) и конечно же писать, писать чуть ли не каждый день.

Уехала, скатертью дорога.

Наступил и его час.

— Нам искренне жаль, что вы уезжаете, Джон, — говорил Чикин важно, выдерживая паузы. — Вы — друг нашей страны и настоящий патриот, понимающий важность англо-советской дружбы! За ваше здоровье!

— Англичане, как известно, не умеют говорить тосты, — ответствовал Уоррен. — Но я хочу выпить за вас и за всех людей, которые сделали мою жизнь в Москве счастливой. Это были незабываемые годы. — слезы показались у него на глазах, чекисты были поражены: вот тебе и извращенец!

К концу прощания изрядно нализался сам Чикин, лобызался с Джоном, вдруг сказал, что педики — хорошие ребята, и если бы вернулась древнегреческая демократия, то в мире расцвела бы культура. Громов не верил ушам своим, ничего себе разговорчики на переходном этапе от социализма к коммунизму!

Прощальный банкет дал и Владлен, стол был необыкновенный, собрались все друзья, грустно рыдала скрипка.

Последний проход по Софийской набережной, Кремль прощально кивал золотыми башенками, грустно звенели куранты, и ласково мерцали красные звезды. Около «Ударника» повернул в Замоскворечье, к старокупеческим особнякам и уютным церквушкам, думал, что Москва — это тайна, которую сразу не раскроешь, но, вникнув, привязываешься и не можешь забыть.

Лондон моросил мелким дождем, дорога от аэропорта Хитроу была опасно-скользкой и долгой, как бесцветная жизнь, — забито все было наповал, не продохнуть. Остановился в недорогом отеле на Эрлс-корте, через пару месяцев, плюнув на инструкции, снял меблированную квартиру в фешенебельном районе Пимлико, на первом этаже сверкал дорогой ресторан с бассейном.

Хорошо!

Не жить же в дерьме из-за проклятой конспирации! И это при его доходах!

Болтался в отпуске, гулял по тихому Пимлико, по солидной Белгравии и разноцветному Челси, скучал по Софийской, по Замоскворечью и больше по друзьям — тут все разбрелись, переругались, где ты, старая компашка, в которой не могли существовать друг без друга? Опять одиночество, проклятая пустота, одна услада — покупки дорогих костюмов и рубашек в самых лучших магазинах. Даже пошил пару троек на заказ в знаменитом Сэвил-роу. А может, поднапрячься и купить особнячок в Челси? Вполне реально, если выплату растянуть на несколько лет, русские обещали повысить вознаграждение.

В Адмиралтействе встретили его прохладно, но не враждебно, сошка мелкая, никому поперек дороги не становился и дурным характером не отличался. Правда, невзлюбил его сосед по кабинету, причем из подлой зависти: не по нутру ему были дорогие пиджаки и шелковые галстуки Джона. Распустил слух, что папа оставил большое наследство. Домой не приглашал никого (еще увидят бассейн и хоромы!), не распространялся о своей частной жизни, прослыл бирюком.

Одиночество давило, но спасла всесильная фортуна: случайно в коридоре поговорил с новым заместителем министра и по взгляду его сразу почувствовал, что он из. своих, или как это назвать? Действительно, на следующий день замминистра вызвал его, поинтересовался жизнью в Москве, попросил консультировать по некоторым нюансам англо-советских отношений. Вскоре Уоррен получил приглашение в имение замминистра в Шотландии на уик-энд, где и начал новую, вполне приятную жизнь, причем не только для себя, но и для патронов в Москве, возликовавших по поводу его новых информационных возможностей.

От замминистра Джон остался не в восторге: далеко ему было до неистовости Леонида, угнетали размеренность и даже вымученность, словно ответственный пост высосал из босса все соки, к тому же служебная зависимость сковывала, альянс по расчету — и только.

Работать приходилось много, к документам Адмиралтейства добавилось множество секретных бумаг, которые замминистра увозил с собою для прочтения в имение, для облегчения плодотворной деятельности КГБ изготовил миниатюрную камеру, заделанную в пачке из-под «Мальборо».

С русским разведчиком Уоррен встречался раз в месяц в далеком Джерардс Кросс, сравнительно недалеко от Кливдена, где в свое время беспутствовали военный министр Профьюмо, советский разведчик Иванов и сногсшибательная проститутка Кристин Килер. Джон заваливал куратора секретными документами, в резидентуре еле успевали их обрабатывать, куратор вновь и вновь предупреждал о конспирации и бдительности.

Легко сказать, если жизнь прекрасна и открыты двери самого лучшего в мире отеля «Риц», где нежны омары по-термидориански и великолепен редерер, и кофе в отеле «Парк Лейн» почти рядом, там по-старомодному далеко отстоят друг от друга столики и бесшумно склоняются официанты, словно обращаясь к самому фельдмаршалу Монтгомери. Ночь хороша в баре «Океанская волна», запрятанном в низинах Мейфер-отеля, там полинезийские чудеса, там живые крокодильчики в бассейне в приятной компании питонов и удавов, весь бар словно зарос тропическими джунглями, единственная беда — это поющие индонезийские красавицы, они мешали, — всюду эти проклятые бабы! — и тогда спешил в интимный клуб в Челси, там совсем другая компания.

Однажды, когда Джон прихорашивался у зеркала, собираясь на балет в Ковент-Гарден (приятно было впервые надеть только что сшитый в Сэвил-роу смокинг), в дверь позвонили и на пороге появилась сияющая Мэгги, внезапно нагрянула из Вены, дура, с ходу бросилась на шею, он ласково ее отстранил, стараясь не обидеть, но она все-таки затащила его в спальню и стала раздеваться. Это было невыносимо, он не знал, как себя вести.

— Извини, Мэгги, я спешу в Ковент-Гарден.

Ужасно.

Лучшие чувства повержены в грязь и безжалостно растоптаны.

— Но я специально ради тебя приехала из Вены. — губы ее дрожали, голос срывался, запахло истерикой. — Ты бесчувственный негодяй, ты грязная свинья, ты и не мужчина вовсе, а пидр, мерзкий, злой, уродливый пидр! Откуда у тебя такая роскошная квартира?!

Нашла коса на камень, в нем мигом поднялось все, что накопилось за время мучительных свиданий с нею, когда, стараясь подавить ненависть к ней, он воображал, что рядом с ним Леонид, и даже ее крашеная-перекрашеная головка на миг казалась смолисто-черной, античной. О, эти мышиные хвостики, эти бесцветные глаза! Чего она лезет? Кто приглашал ее в Лондон?!