Призрак Кэтрин Колесе, бывшей телепроповедницы и целительницы, поднял светящиеся руки и завыл, как погибшая душа. Вполне естественно – ибо таковой она и являлась.

– Брось ерундой заниматься, сестренка. Это действует на ребятишек, которые залезают сюда потрахаться, или на бродяг, желающих прикорнуть, но мне с того ни холодно ни жарко.

Призрак завопил совой, которой прищемили хвост мышеловкой, и бросился на Соню, выгнув когтистые пальцы. Соня подняла правую руку, и вспышка иссиня-белого электрического света брызнула из ее ладони, попав призраку в середину тела. Кэтрин Колесе свернулась, как поднятое жалюзи, снова превратившись в дрожащий светящийся шар.

– Ты и после смерти так же невежественна, как была при жизни, – вздохнула Соня. – Мертвые могут физически войти в плоскость смертных лишь на Марди-Грас, на весеннее равноденствие и в канун Всех Святых. Но то, что ты мертвая, еще не значит, что я не могу набить тебе морду.

Кэтрин Колесе снова собралась, мрачно поглядывая на Соню из-за Раздела. Стали появляться огоньки поменьше и послабее, как искорки, плавающие в воздухе. Один такой шар, развернувшись, принял обличье доктора Векслера, продажного психиатра, который сперва отдал Ширли Торн в лапы Кэтрин Колесе, а потом организовал заключение Сони в сумасшедшем доме. Приятно было видеть, что он и после смерти обречен пребывать в обществе своей бывшей любовницы. Другие, меньшие огоньки тоже стали принимать форму людей, превращаясь в «колесников», личную гвардию Кэтрин:

гибриды религиозных фанатиков, наемных бандитов и жеребцов-производителей. Соня их перебила всех до одного.

– Приятно видеть, что тебе не одиноко, – ухмыльнулась она, ища среди бледных огоньков один. Не найдя его, облегченно вздохнула и повернулась уходить, но не могла удержаться от последнего укола: – Знаешь, это все стали называть «Джонстаун в Америке». Все всплыло – таинственная смерть твоих родителей, фальшивые убеждения твоего мужа, разврат и коррупция твоей церкви – все попало в газеты. «Церковь Колес Божиих» – капут. Все твои почитатели попрыгали с корабля и нашли себе проповедников... не столь неоднозначных. Потом еще была эта история в Уэйко, и про тебя забыли. Ты теперь только устаревший пример мерзости, не больше. Я думала, тебе это интересно узнать.

У призрака Кэтрин Колесе челюсть отвалилась до самой груди, и он завизжал так, что Соня поняла: в ближайший Хэллоуин придется посматривать, что у Кэтрин за спиной.

Соня про себя посмеивалась, возвращаясь к машине. С чего это говорят, будто с покойниками надо деликатно обращаться?

* * *

Ворота кладбища «Роллинг Лонз» открывались на рассвете. К этому времени Соня уже пару часов была внутри. Перед тем как залезть в подходящую гробницу, надо было еще сделать пару визитов.

Сначала к Чазу.

* * *

Она не жалела, что его убила. Сначала испытывала некоторое чувство вины, но сожаления – никогда. Чаз до мозга костей с головы до пят был подонком. Он ее предал – продал за мешок денег. Хотя пользы ему от них не было. Вместо того чтобы сбежать в Южную Америку, как ему всегда мечталось, этот идиот завис в городе, швыряя деньги на тяжелую дурь и грубых мальчишек. Будто ждал, чтобы она его нашла.

Он ждал ее и сейчас, устроившись на собственном надгробии.

– Привет, Чаз! Отлично выглядишь.

Честно сказать, выглядел он дерьмово. Сотканные из серовато-лилового тумана черты лица начинали расплываться, глаза превращались в пустые дыры, нос – в намек на тень. Если бы она его не успела узнать, трудно было бы сейчас разобрать, что это лицо. Но он курил. Достаточно помнил о своей прошлой жизни, чтобы не расставаться с привычками.

– Джад погиб. Я думаю, ты это уже знаешь.

Она ждала какого-то проявления злобной радости, но он лишь отмахнулся рукой, оставив в воздухе следы эктоплазмы. Такой же безразличный после смерти, как был при жизни.

– Почему ты не ушел? Что тебя держит в этой плоскости? Я?

Что-то мелькнуло в кляксах, бывших когда-то его глазами. Соня смотрела на разорванную тень, и в ней пробуждались воспоминания. Воспоминания о тех временах, когда они были друзьями – когда были любовниками. Она закрыла глаза, чтобы избавиться от жала памяти, но все равно не могла найти в себе сожаления.

Когда она открыла глаза, Чаза уже не было.

* * *

Клода возле его могилы найти не удалось, и это было хорошо. Смерть его была неприятной, и такие травмы часто заставляют мертвых годами держаться в смертной плоскости, даже десятилетиями. Но Клод Хагерти, кажется, смог уйти к тому, что ждет людей после смерти – что бы оно ни было. Многим обитателям «Роллинг Лонз» это пока не удалось – их тени мелькали среди надгробий и склепов призрачными светляками.

Вскоре рассветет, взойдет солнце. Соня направилась к гробнице, выбранной ею как аварийное укрытие. Поскольку последний его обитатель был опущен на покой двадцать лет назад, ее здесь вряд ли обнаружат горюющие родственники. Мемориальные подсвечники были пусты, со свода тонкими прядями свисала паутина. Приятно пахло кладбищенской сыростью и опавшими листьями. Соня забилась в дальний угол, поставив внутренний будильник примерно на четыре. Уплывая в состояние, которое среди ее породы считалось сном, она с радостью подумала, как мало вспоминала за это время Палмера или Лит. Наверное, это значит, что у них все в порядке.

Палмер не помнил, когда последний раз был трезв.

Не помнил, когда последний раз брился или менял одежду. Он точно знал, что несколько дней сидит у кухонного стола, голый, в одних шортах, но сколько именно дней, определить не мог.

Палмер встал, шатаясь подошел к настенному календарю и прищурился. Календарь, полученный в аптеке в Медине, был украшен портретом мускулистого ацтекского красавца-воина, в блестящих перьях и набедренной повязке. Воин стрелял из лука в наступающие сумерки, а у его ног распростерлась фигуристая ацтекская дева в прозрачном платье, более похожая на натурщицу Варгаса, чем на жрицу-девственницу. Миф, который представляла картина, Палмеру не был знаком: то ли воин защищает упавшую жрицу, то ли это он ее убил. И куда он вообще, черт его побери, целится?

От этих мыслей болела голова. Палмер проковылял обратно к столу и сел, от души вздохнув. Только потом он сообразил, что забыл подсчитать, сколько дней прошло, как Лит закрылась в коконе и его жизнь пошла псу под хвост.

И сколько времени нет Сони, он тоже точно не знал. Он был слишком пьян, чтобы искать ее мысленно, и к тому же чутье подсказывало, что из этого все равно ничего бы не вышло, будь он даже трезв как стеклышко. А тут еще возможность снова напороться на разум Другой, как бы далеко он ни был – нет, лучше и не пробовать.

Взгляд Палмера упал на черную маску на пачке неоплаченных счетов и незаполненных накладных. Пустые глаза таращились на него, губы разошлись, будто для поцелуя – или укуса. Голова продолжала болеть, и Палмер опустил ее на стол.