В этот момент Джон Муррэй вышел из зарослей колючек. От его охотничьего костюма остались одни клочья. Но за такой спортивный успех он был готов заплатить даже своей кожей.

— Славное животное, бушмен! — воскликнул англичанин, разглядывая тело слона. — Славное животное, хотя несколько тяжеловатое для охотничьего ягдташа![153]

— Да, ваша милость, — ответил Мокум. — Мы разделаем тушу на месте и возьмем с собою только все самое лучшее. Посмотрите, какими великолепными бивнями наградила его природа! Они стоят не менее двадцати пяти ливров[154]каждый, а поскольку слоновая кость идет по пять шиллингов[155], это кругленькая сумма!

Сказав это, охотник приступил к разделке туши. Он отрубил бивни топором, отрезал у гигантского животного ноги и хобот, поскольку эти части являются самыми вкусными. Ими он намеревался угостить членов ученой комиссии. Охотники вернулись в лагерь только в полдень. Там бушмен велел приготовить ноги слона по-африкански, то есть, закопав мясо в углубление в земле, предварительно сильно разогретое горячими угольями. Это блюдо было оценено по достоинству даже равнодушным ко всему Паландером, что уж говорить о других. Сэр Джон Муррэй заслужил массу комплиментов от всего отряда ученых.

Во время пребывания в краале бушменов полковник Эверест и Матвей Струкс ни разу не виделись друг с другом. Работы по определению широты осуществлялись без их помощи, поэтому, не имея надобности общаться «научно», они не общались совсем. Накануне отправления полковник Эверест просто отослал русскому астроному свою визитную карточку с аббревиатурой «Р.Р.С.»[156]и получил от Матвея Струкса карточку такого же рода.

Девятнадцатого мая караван снялся с лагеря и возобновил путь на север. Вершиной восьмого треугольника служила гора, поднимавшаяся слева от меридиана. Его углы, прилегающие к основанию, уже были измерены. Теперь надлежало дойти до этого нового ориентира и возобновить геодезические операции.

С девятнадцатого по двадцать девятое мая работа двигалась как нельзя лучше, погода оставалась благоприятной для дневных наблюдений, а на земле не попадалось никаких помех и препятствий. Это была просто зеленая равнина, перерезанная ручьями, протекавшими между выстроившимися по его берегам «Karree hout» — деревьями, листья которых напоминают иву; их ветви бушмены используют для изготовления луков. Местность эта с попадавшимися на ней обломками разрушенных скал, состоящих из смеси глины, песка и пород, содержащих железо, в некоторых местах была очень засушлива. Ее флору[157]составляли лишь такие растения, которые могли выстоять даже в самую большую засуху. И на целые мили вокруг эта область не имела ни малейшего возвышения, которое могло бы быть выбрано в качестве естественного ориентира. А потому приходилось устанавливать либо индикаторные столбы[158], либо полосатые мачты высотою в десять — двенадцать метров, которые могли бы служить точками визирования. Конечно, на это уходило много времени. Сделав наблюдение, надо было каждый раз снимать мачту и переносить ее за несколько миль, чтобы образовать там вершину нового треугольника. Но, в конце концов, экипаж «Королевы и Царя», проделывавший эту работу, легко справлялся со своей задачей. И можно было бы только хвалить их, если бы на национальной почве у них не возникали частые разногласия.

Действительно, непростительное соперничество, которое разделяло руководителей, вызывало порой противостояние и между нижними чинами. Михаил Цорн и Вильям Эмери употребляли все свое умение ладить с людьми, чтобы пресечь досадную тенденцию; но им не всегда это удавалось. А ведь ссоры моряков могли перерасти и в драки. Полковник и русский ученый вмешивались в эти ссоры, но так, что только подливали масла в огонь, ибо каждый из них неизменно брал сторону соотечественников, чья бы вина ни была на самом деле. Так, от подчиненных ссора переходила к начальникам и возрастала «пропорционально массе», как говорил Михаил Цорн. Через два месяца после отправки из Латтаку только оба эти молодых человека и сохраняли еще доброе согласие между собой, столь необходимое для успеха всего предприятия. Даже Джон Муррэй и Николай Паландер, хотя и увлеченные, один — охотничьими приключениями, другой — расчетами, начинали вмешиваться в междоусобные распри. Короче говоря, однажды спор зашел так далеко, что Матвей Струкс счел возможным сказать полковнику Эвересту:

— Не берите на себя слишком много, господин Эверест, имея дело с астрономами из Пулковской обсерватории, мощный телескоп которой позволил выяснить, что диск планеты Уран имеет форму безупречного круга!

На что полковник Эверест ответил, что он может брать на себя еще больше, поскольку имеет честь работать в обсерватории Кембриджа, мощный телескоп которой позволил определить среди иррегулярных[159]туманностей туманность Андромеды!

Увлекшись выпадами, Матвей Струкс заявил, что пулковский телескоп с его объективом в четырнадцать дюймов дает возможность увидеть звезды тринадцатой величины[160]; полковник Эверест резко ответил, что объектив телескопа Кембриджской обсерватории тоже имеет четырнадцать дюймов и что в ночь на тридцать первое января 1862 года с его помощью был, наконец, открыт таинственный спутник Сириуса[161], вызывающий отклонения в его движении!

Когда ученые доходят до подобных препирательств, то совершенно очевидно, что никакое сближение между ними уже невозможно. Поэтому приходилось опасаться за судьбу триангулирования, но, к счастью, по крайней мере, до сих пор, споры эти затрагивали вопросы и факты, далекие от геодезических операций. Хотя порой предметом дебатов и становились измерения, сделанные с помощью теодолита или угломера, но они отнюдь не мешали работе, а, напротив, приводили лишь к более тщательному соблюдению точности. Что касалось выбора ориентиров, то здесь до сих нор не возникало никаких разногласий.