Так получается, что на стадии первой взрослости человек получает информацию не в результате истинного познания внутреннего и внешнего мира, а посредством запутанных и навязчивых моделей и указаний, идущих от родителей и социальных институтов. Как пишет Дэвид Вагонер в своем стихотворении «Одноликий герой»,

Существует несколько аспектов родительских комплексов, которые каждый человек обязательно должен проработать в среднем возрасте. На самом глубоком, вегетативном уровне переживания, связанные с фигурой родителя, были первичным посланием самой жизни о том, какую поддержку или боль от нее можно ожидать, насколько теплый или холодный прием она нам готовит. В какой степени родительская фигура опосредует естественную тревожность ребенка? Именно здесь формируется глубинная тревога, лежащая в основе всех наших установок и особенностей поведения.

Во-вторых, детско-родительские переживания явились местом первого столкновения ребенка с властью и авторитетом. Необходимость обретения собственного авторитета становится весьма существенной задачей среднего возраста, иначе всю вторую половину жизни будут доминировать детские капризы. Какая же власть, какая система норм и правил определяет нашу жизнь? Кто так решил? Подавляющее большинство взрослых тратят очень много времени на то, чтобы «удостовериться» в этом. Поэтому человеку надо постараться уловить и осознать все свои внутренние диалоги. Сколько раз приходится спрашивать разрешения у невидимых обитателей своей головы и советоваться с ними? Внутренний диалог получается гораздо более проникновенным и потаенным, чем это можно даже ожидать. Кто такой Я, которому нужно «удостовериться»? А кто такие «они»? Вполне вероятно, что внутренние авторитеты – это отец или мать или те, кто их заменяет.

Рефлекторный характер этого стремления «удостовериться» вызывает настоящее изумление. Его можно затормозить только тогда, когда человек замечает, что расстроен каким-то решением или конфликтом. Если он может остановиться и просто спросить себя: «Кто я такой сейчас? Что я сейчас хочу и что я чувствую?» – значит, это не отражение прошлого, а актуальное настоящее. Глубинная сущность стремления «удостовериться» заключается в том, что человек временно начинает жить в прошлом. Я знал мужчину, который, собираясь сказать что-то очень личное или сообщить какую-нибудь конфиденциальную информацию, оглядывался по сторонам даже во время аналитической сессии. Эту свою привычку он называл «немецким взглядом». Он вырос во время фашизма и, как и все его современники, приобрел привычку оглядываться по сторонам, прежде чем сказать что-то личное или же выразить свое несогласие с авторитетом. Несмотря на то, что от подросткового возраста его отделяли пятьдесят лет и тысячи миль, его психика продолжала вспоминать и «удостоверяться». Так и все мы рефлекторно «сверяемся» с авторитетами из своего прошлого.

Для многих людей такую роль играют религиозные нормы, в результате чего они сохраняют детскую несвободу в выражении свои чувств без ощущения при этом своей вины. Я думаю, что авторитарное и бессознательное духовенство приносит людям скорее вред, чем пользу. Вина и угроза изгнания из сообщества служили мощными сдерживающими факторами человеческого развития. (Нет ничего случайного в том, что в древности изгнание считалось худшим наказанием. Для человека, покидающего общину, ортодоксальный еврей нараспев читает Каддиш, молитву мертвых; Амиши «предостерегают» людей, шагающих не в ногу.) Изгнание из сообщества – страшная угроза, идущая от власти. Ни один ребенок не может противостоять ситуации, когда родители прекращают высказывать ему свое одобрение и оказывать поддержку, поэтому интуитивно учится подавлять свои природные импульсы. Такая защита от страха изгнания называется виной. Угроза потерять дом так велика, утрата родителя так ужасна, что все мы в той или иной мере продолжаем в чем-то себя сдерживать. «Немецкий взгляд» есть у каждого из нас, независимо от того, двигаем ли мы нашей головой и глазами.

Не обладая способностью жить в настоящем, жить как самодостаточные взрослые люди, мы становимся узниками прошлого, отчуждаясь и от своей сущности, и от своей взрослости. Избавление от такой фальши сначала деморализует человека, но в конечном счете – ведет к освобождению. Как унизительно признаться во внутренней зависимости от внешнего авторитета, спроецированного на супруга (или супругу), руководителя, церковь или государство! Каким опасным даже сегодня кажется выбор собственного пути! Недавно один мой пациент высказался следующим образом: «Мне говорили, что уделять себе внимание – значит проявлять эгоизм. Даже сегодня я чувствую себя виноватым, говоря от своего имени или просто употребляя местоимение Я».

Одной из составляющих в работе с родительскими комплексами и в борьбе за собственный авторитет является необходимость определить, в каком объеме идентичность человека наследуется его детьми. Многие родители проецируют на ребенка свою непрожитую жизнь. Как уже отмечалось, классическими примерами являются Строгая Мать и Безразличный Отец. Мать поэтессы Сильвии Платт пыталась влиять на творческую судьбу своей дочери даже после ее самоубийства. От такого родителя ребенок часто получает сложные и путаные послания. «Будь успешным, и ты сделаешь меня счастливым, но не будь настолько успешным, чтобы оставить меня в одиночестве». Так у ребенка появляется ощущение, что родительская любовь обусловлена теми или иными поступками и событиями. Чаще всего родитель идентифицируется с ребенком одного с ним пола, но нередко родители бессознательно проживают свою аниму или анимус и через ребенка противоположного пола. Многим мальчикам приходится нести на себе бремя материнских амбиций; многие девочки вынуждены нести бремя отцовской анимы, как описано в произведении Гейл Гудвин «Дочь отцовской меланхолии». В нем приводится случай, когда жуткая сила проекций проявляется в сексуальном насилии, а анима или анимус родителей функционируют на детском уровне развития.

Граница, отделяющая опеку и заботу любящего родителя от неуместного проживания через ребенка своей непрожитой жизни, может оказаться очень тонкой. И опять же, как отмечал Юнг, величайшим бременем, которое ложится на плечи ребенка, становится непрожитая жизнь родителя. Например, когда жизни самого родителя мешает его тревога, ребенку будет сложно преодолевать встающие перед ним барьеры, и тогда он даже может застрять в бессознательной лояльности к родительскому образу мыслей. Однако тот родитель, который живет своей собственной жизнью, не испытывает бессознательной ревности к ребенку и не проецирует на него свои ожидания и ограничения. Чем больше развита его индивидуальность, тем более свободным чувствует себя ребенок. Вот как выглядят подобные отношения в описании Э.Э. Каммингса:

Линкольн сказал: «Так как я не хотел быть рабом, то я не должен быть и хозяином»[54]. Именно поэтому ту свободу стать самими собой, которую мы хотели получить в награду от своих родителей, нам нужно подарить своим детям. Нам нужно было бороться, чтобы стать самими собой, и часто хотелось, чтобы родители с самого начала признали наше право на иной путь развития. Поэтому мы обязаны освободить своих детей. Как известно, трения подростков с родителями становятся естественным способом покончить с взаимной зависимостью. Хотя большинство родителей счастливы, когда их дети уезжают из дома учиться в колледж, поступают на работу или обзаводятся семьей, многие из них ощущают потерю части своей идентичности, причем именно той, которая отождествлялась с ребенком. Мне знакомы родители, которые ежедневно, иногда даже несколько раз в день, звонят своим взрослым детям, уехавшим из дома. Это скрытое напоминание о взаимной зависимости совсем не идет на пользу ребенку. Эта зависимость тормозит переход человека на стадию первой взрослости.