— Человеческое правосудие всегда слепо, случайно и нелепо, — бесстрастно оборвал порыв праведного гнева у своего компаньона Тюрк.

— Да что такой сухарь, как вы, может в этом понимать?! — разошелся Грушевский. Но вдруг его натренировавшийся за несколько дней глаз заметил легкую тень, пробежавшую по невыразительному лицу Ивана Карловича. Устыдившись, Максим Максимович извинился: — Простите, если задел больную мозоль или старую занозу…

— У меня нет никаких мозолей и заноз, — равнодушно проговорил Тюрк, пожав плечами.

— Еще бы с вашими великолепными ботинками и дубленой кожей, — проворчал Грушевский, быстро придя в себя. — А я уж, будьте уверены, не оставлю этого дела просто так. Будь этим убийцей человек… или хоть бес! — скорее для себя, твердо закончил он клятву.

Слова гулко отскочили от толстых стен подвала. Стеллажи с винными бутылками слегка звякнули, заверяя клятву. Огромные окорока пармской ветчины чуть покачнулись в ответ, как языки стопудовых колоколов от недостаточных усилий звонаря. Доктор поежился, подумав, что они сейчас в компании с трупами находятся в месте, которое слишком похоже на могилу или склеп. Грушевский закурил и, пряча глаза, поинтересовался у Тюрка:

— Между прочим, вы не верите, что сама Марья Родионовна прибрала всех этих бедняжек? Многие видели ее. Старец, Алена, эээ… Петя.

— Петю можно исключить из списка, — поразмыслив, пожал плечами Тюрк. — Больные эпилепсией реальность воспринимают искаженной.

— Откуда вы знаете? — изумился Максим Максимович.

— Видел его почерк.

Продолжая осмотр, извлекая пули из плеча княжны и груди убитого рабочего, то есть, как теперь выяснилось, филера, Грушевский продолжал вслух размышлять о загадках этого необычного дела. Тюрк все время молчал и, казалось, даже не слушал компаньона.

Час спустя Призоров собрал маленькое совещание в картинной галерее. Выслушав Грушевского, он взволнованно потер руки. Но внимательно разглядев пулю, извлеченную из плеча княжны, он вдруг стал сам не свой. Сначала сделал несколько кругов по комнате, возбужденно бормоча себе под нос что-то нечленораздельное, потом, хлопнув себя по лбу, остановился и безумным взглядом обвел своих собеседников. После секундного колебания он решился и заговорил деловым тоном:

— Дело, господа, обещает быть громким, тасскать. — Призоров, как уже заметил Грушевский, нещадно эксплуатировал это уродливое слово-паразит, родившееся от частого использования из известного всем словосочетания «так сказать». — Подумать только, купец-душитель, связанный еще и с террористами. Я многое вам не открывал, однако при сложившихся обстоятельствах ни жандармам, ни уголовной полиции здесь не место. Я вынужден прибегнуть к самой тщательной конспирации.

— Террористы?! — так и сел Грушевский.

— Увы, да. Понятия не имею, что это за V такое, но вот про другой орнамент… Знаете ли вы, что это за знак? — Призоров со звяком положил пулю княжны на глянцевую поверхность наборного мозаичного столика.

Знак заметил и Максим Максимович, но посчитал, что это клеймо того, кто пулю изготовил. Грушевский разглядел знак еще раз. Буква «К» в круге с пятью лучами, кабалистика какая-то! Он взглядом пригласил чиновника продолжить, чем тот и воспользовался, чтобы совсем огорошить компаньонов.

— Знак тайного подразделения боевой организации эсеров-максималистов, именующей себя «Каратели». Долгое время Охранное отделение считало этих мстителей вымыслом агитаторов или хитрым провокаторским ходом. Убийство генерал-губернатора Богдановича — их рук дело. А также расстрел генерала Спиридонова, об этом вы ведь не могли не слышать? Не могу вам открыть всего, однако за главой этой организации мы охотились уже несколько лет.

— Но какое отношение ко всему этому имеют бедная княжна и ее несчастные родные? — недоверчиво откинулся в кресле Грушевский. Высокая политика, революционные движения всегда внушали ему отвращение. Благо, по работе он был связан больше с бытовыми убийствами или несчастными случаями.

Возможно, Призоров преувеличивает опасность в азарте служебного рвения. Но пуля со странным значком безоговорочно свидетельствовала о правоте такого невероятного предположения. Тюрк осторожно взял пулю и разглядывал ее под своей карманной лупой. Затем сравнил ее с другой пулей, извлеченной из груди агента.

— Пули разные, — будничным тоном заметил он.

— Не имеет значения, — отрезал Призоров. — Сегодня же мы секретно, тасскать, эвакуируем в Петербург арестованных по делу об убийстве княжны и агента. Я видел подозрительного типа с блокнотом, с такой масляной физиономией, как у кота…

— …налакавшегося сметаны? Это журналист Животов, дело действительно дрянь, раз он учуял запах жареного, — со знанием дела покачал головой Грушевский.

— Тем более, тем более. Вас я попрошу выехать как можно скорее и ждать дальнейших указаний. Разумеется, соблюдать полнейшую конфиденциальность.

— Одну секунду, — остановил его Грушевский. — Если вы приплетаете террористов, хотя какой-то случайный значок на пуле меня лично ни в чем не убеждает, зачем же вы арестовываете Зимородова и его сына? Ведь пуля, которую я извлек из раны купца, не имеет никаких знаков!

— Для отвлечения внимания. Если я отпущу их, то истинные преступники насторожатся. А так они уверены, что мы не будем их искать. Увы, господа, в этой войне лес рубят, тасскать, щепки летят. И напоследок десерт! Меня терзают подозрения насчет очень уж своевременной кончины жены Зимородова, — победно оглядевшись, закончил чиновник, щеголяя своими дедуктивными способностями, явно поразившими слушателей. — Я дал телеграфный запрос в Сан-Ремо. Отравление — такая вещь, которую любят повторять, особливо если их благополучно принимают за, тасскать, естественные причины, или скрывают другими способами — утоплением, к примеру, или, предположим, огнестрельным ранением.

Грушевский изумился такому вопиющему равнодушию к судьбам людей, вынужденных страдать за преступления, совершенные не ими. Зимородов, предположим, отнюдь не невинная овечка, но его сын? И еще несчастный Кузьма Семенович…

— Позвольте, а лакей? Неужели и он?

— Увы. Не могу рисковать ни одним козырем в этой игре. Поймите вы, речь идет о деле государственного значения! Мы можем выйти на злейшего врага империи, всего государственного строя и даже основ человечности. До сих пор мы имели дело исключительно с его жертвами, а здесь…

Призоров обхватил себя руками, словно стараясь удержать рвущиеся из его души слова, не предназначенные для чужих ушей. Он и так уже чересчур разоткровенничался.

— Господа, — сказал он самым серьезным тоном, заглядывая в глаза собеседникам. — Обстоятельства сложились так, что вы знаете слишком много, чтобы чувствовать себя в безопасности. Отныне будьте внимательны, как волки на охоте, осторожны, как лани на водопое, и тихи, как мыши в амбаре.

Слегка поморщившись на такой смелый поэтический ряд, Грушевский тяжело вздохнул. Все это очень неприятно. Бедные князья потеряли любимую дочь, Зимородов, пусть и подлец, но не убийца. Несчастный его сын, всю жизнь несправедливо страдавший… все участники этой трагедии стали пешками в какой-то «большой» игре, до которой нет никому никакого дела, кроме жандармов и охранки. А где-то там, в городе, бродит несчастный Коля, милый, наивный и открытый футурист, который потерял столь жестоким образом свою первую любовь.