Обычно Гаэль не разговаривал со своими натурщицами или отделывался односложными ответами. Некоторые из них сбрасывали нервное напряжение с помощью болтовни. Гаэля мало интересовали все эти женщины.

Хоуп обошла шезлонг и внимательно осмотрела покрывало, подушку и цветастый платок.

– Выглядит уютно, – отметила она.

– Вы должны будете положить голову на подушку и, не отрываясь, смотреть на меня. Скрестите ноги и сделайте так, чтобы шлепанец наполовину спал с одной из ступней. Положите руку на бедро. Постарайтесь, чтобы ваша поза выглядела как можно более расслабленной.

– Я все поняла, – кивнула Хоуп, сделала глубокий вдох и принялась развязывать пояс халата. Справившись с этим, она бросила его Гаэлю.

Он аккуратно положил халат на пол, как делал это уже девятнадцать раз. Но еще ни разу он не испытывал такого странного чувства. Ему казалось, что мир вот-вот рухнет у него на глазах. Еще ни разу он не смотрел на свою натурщицу таким сдержанным и одновременно жадным взглядом.

Гаэль понимал, что эта картина будет кардинально отличаться от всех его остальных полотен. Быть может, дело было в том, что Гаэль знал все о прошлом и настоящем Хоуп. Ему почему-то казалось, что люди, которые увидят эту картину, тотчас же узнают все тайны, страхи и надежды его необычной натурщицы. И он осознал, что ему этого совсем не хочется. Он хотел бы сохранить это только для себя. Он тяжело вздохнул, чтобы прогнать все эти непрошеные мысли, и усилием воли придал своему лицу озабоченное и деловое выражение.

Хоуп была восхитительно сложена: тонкая талия, округлые бедра, довольно большая грудь прекрасной формы, длинные стройные ноги – настоящая красавица! Некоторые натурщицы Гаэля в обнаженном виде выглядели удручающе: выпирающие ребра, впалые животы. Полное отсутствие хотя бы намека на женственность. Гаэлю казалось, что модели не умеют радоваться жизни. Да и как можно испытывать удовольствие от чего-либо, если ты постоянно сидишь на диетах? Однако в облегающей дизайнерской одежде его натурщицы смотрелись очень даже неплохо.

А Хоуп… Ее тело было практически совершенным, его лишь немного портили серебристые шрамы на бедрах.

Девушка помрачнела.

– Вы не представляете, какое отчаяние я переживала в первые годы после смерти родителей. Тогда все мои мечты рухнули в один миг. Я ненавидела себя. Ведь это я была во всем виновата. Иногда моя душевная боль становилась просто невыносимой.

– Вам не нужно ничего мне объяснять, – мягко произнес художник и нанес на палитру немного желтой охры. Потом он положил туда небольшое количество красного кадмия. Затем пришла очередь белого титания.

– Каждый раз после таких поступков я клялась себе, что это в последний раз. Но потом напряжение в моей душе становилось поистине невыносимым, и я принималась за старое. Мне казалось, что оно покидает меня вместе с кровью, которую я теряю. Когда я резала себя, то чувствовала облегчение и душевный покой. А потом я начинала испытывать презрение к себе. Я казалась себе слабой и глупой. Как-то, когда мы с Фэйт были на пляже, она спросила меня, почему я ношу такие закрытые старомодные купальники. Я ответила, что мне нравится ретро-стиль. А на самом деле я до жути стеснялась шрамов на своих бедрах. Вы ведь их тоже нарисуете? И тогда… тогда весь мир узнает…

– К сожалению, я должен их запечатлеть, – отрезал Гаэль. – А когда вы перестали это делать?

– Когда я приняла эту ситуацию. Нет, воспоминания о гибели родителей по-прежнему ранят меня. Но со временем мне хотя бы перестали сниться кошмары. Я поняла, что ничего уже не изменишь и о старых мечтах придется забыть. Когда я стала другим человеком и смирилась с тем, что должна всю себя посвятить Фэйт. Вот тогда-то я и смогла справиться со своим безумием.

– Нет, оно просто приняло другую форму, – возразил Гаэль. – Вы замкнулись в себе и закрылись в своей скорлупе. Вы подавляли любое свое желание. Запрещали себе радоваться жизни.

Голос его стал глубоким и проникновенным. Он перестал смешивать краски и, зажав кисть в руке, задумчиво смотрел на обнаженную девушку.

– Вы не правы, Гаэль. Теперь я уже примирилась с собой и со своими недостатками.

Хоуп прекрасно понимала, что говорит неправду.

– Но ведь вы сами сегодня признались, что ненавидите себя за то, что в подростковом возрасте огорчали родителей. Разве вы не жалеете о своих рухнувших мечтах и о том, что расстались со своим бойфрендом много лет назад? И ваш дом в Лондоне не был тюрьмой, в которую вы себя добровольно заключили?

Его слова причиняли Хоуп почти физическую боль. Ей опять вспомнились собственные нереализованные планы и мечты, печальные одинокие годы и безграничное чувство вины.

– Но я покинула Лондон.

– Это ничего не значит, – отрезал Гаэль. – Вы все равно цепями прикованы к этому дому. И к вашей сестре. Вы слишком благоразумны и именно поэтому не можете жить полной жизнью.

– Ну, вообще-то я не всегда веду себя благоразумно, – напомнила она.

Художник, не отрываясь, смотрел на нее, а она чувствовала, что не может пошевелиться под этим пронзительным, всевидящим взглядом. Хоуп понимала, что играет с огнем и любая женщина, обладающая хотя бы каплей здравого смысла, на ее месте оделась бы и сбежала из этой студии куда глаза глядят. Но она не хотела отступать.

– Положите руку на бедро. Не меняйте позу. – Голос художника прозвучал неожиданно хрипло.

У Хоуп так пересохло во рту, что она не могла произнести ни слова. Какая-то странная истома сковала все ее тело, и она не в силах была даже кивнуть в знак согласия. Хотя Гаэль переоделся в старые потертые джинсы и белую растянутую тенниску, он выглядел невероятно сексуально. Девушка плотоядно смотрела на его грудь, видневшуюся в распахнутом вороте его тенниски. Гаэль работал, взмахивая кистью, и Хоуп, видя, как при этом играют его мускулы, чувствовала, что в ней пробуждаются темные, первобытные инстинкты.

Ей вспомнились поцелуи с ее первым и единственным бойфрендом. А потом почему-то перед ее глазами ярко всплыла картина того, как она резала себя. Она вся напряглась как струна и вдруг почувствовала какую-то необыкновенную связь с Гаэлем.

– Мне нравятся ваши руки, – каким-то глухим голосом проговорил Гаэль. – Я хочу к ним прикоснуться.

Когда Гаэль коснулся руки Хоуп, у нее перехватило дыхание. Пальцы их переплелись. Как же сильно отличались их руки. Его пальцы были смуглыми, а ее белыми как снег. Хоуп казалось, что ей передается сила Гаэля. Странный, почти животный голод пробуждался в ней.

Не осознавая, почему это делает, она прикрыла глаза и украдкой наблюдала за Гаэлем из-под своих темных ресниц. А потом положила руку Гаэля на свое бедро. И с чисто женским торжеством наблюдала за тем, как все его тело дрожит от возбуждения.

– Хоуп, – почти шепотом произнес Гаэль.

В голосе его слышались волнение, озабоченность и даже страх. Все эти дни он старался узнать тайну Хоуп, заставил ее забыть все запреты и сбросить оковы. И вот теперь, когда она наконец поняла, до какой степени устала от своей замкнутой и безрадостной жизни, почувствовала, что готова с головой броситься в омут наслаждений.