Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они чувствовали, как губы их слипаются, точно пропитаны тягучей сосновой смолой, и разлепить их можно было, только причинив друг другу боль.
Они вернулись далеко за полдень, совершенно обессиленные. Поднялись на седьмой этаж, и Анна не выпустила его руки из своей, пока они не зашли к ней в комнату. Они молча разделись. Они все делали сегодня молча. И потом Анна обняла его, окружила собой, как если бы она была воздухом или светом, и впустила его в себя, как если бы воздухом или светом был он. Она лежала, закрыв глаза, как там, на берегу, и чувствовала в себе спокойное движение морского прибоя, и чувство это было таким исчерпывающим и невозможным, что она заплакала, когда Стас, тихо и коротко ахнув, уронил голову ей на грудь.
Потом они лежали и без конца за что-то благодарили друг друга, потом опять переплетались руками, ногами, пока в конце концов, не забывались в той же позе, в какой одновременно сражала их усталость.
Очередной раз они очнулись на закате. Анна осторожно коснулась губами нескольких глубоких рубцов на предплечье Стаса:
— Откуда это?
Он прижал ее к себе. Долго целовал в шею. Потом откинулся и вздохнул:
— Давняя история.
И он снова обнимал ее, и снова давал и давал ей то, что она от него ждала и чего не приняла бы ни от какого другого мужчины.
Закат совсем погас, и со скоростью проявляемой фотографии на небе начали выступать звезды. Потом опять пошел сухой и острый метеоритный дождь, они осязали это кожей, которая горела от объятий. Головы у обоих слегка кружились: они сутки почти ничего не ели и сейчас только по очереди пили из бутылки минеральную воду, купленную днем в Пицунде.
И опять им казалось, что этой исчерпывающей близости все равно мало. И опять они пытались наверстать упущенное и насытиться впрок. Эта жажда заставляла их снова и снова приникать друг к другу, чтобы потом со стоном размыкать объятья и невидящими глазами смотреть на небесную мистерию за окном.
Ближе к утру Анна попыталась заснуть, но не могла. Она еще не умела спать не одна.
Она долго ворочалась и вздыхала, пока наконец он не пожалел ее и не ушел спать в свою комнату.
Завтрак она проспала, а когда встала, обнаружила у себя под дверью записку: «Не хотел тебя будить. Я наверху, в конференц-зале. Твой Стас». Это «твой» несколько раз срезонировало в ее груди, отозвалось низкой виолончельной вибрацией по всему телу. «Мой, мой…» Она снова легла, завернулась в простыню, помятости которой еще повторяли их очертания, и стала прислушиваться к происходящему внутри себя. Внутри дрожала, не оседая, та же серебристая взвесь, которой бывает пропитан утренний воздух на морском побережье.
Анна встала, приняла душ, оделась. Во время движенья внутренняя дрожь не так ощущалась, и было как будто спокойнее. Анна допила воду из бутылки. Оставалось на самом донышке. Завтрак все равно пропустила. Потом ей показалось, что одежда сидит на ней иначе. Точно своими объятьями Стас придал ее телу другую форму. Голова у нее закружилась сильнее. Она вышла на балкон. И здесь тоже все было теперь другим, более своим, что ли. Она подчинилась общему порядку вещей, она окончательно стала частью этого мира.
И Анна почувствовала такую гордость за себя и такую благодарность Стасу, что опять заплакала. Медея была права: любить нс страшно. Теперь было страшно не любить.
В лифте она поднялась на пятнадцатый этаж. Возле стеклянных дверей, ведущих в конференц-зал, остановилась. Зал был полон разве что наполовину. Утренние рутинные заседания многие пропускали. Те, кто был, слушали очередной доклад и косились на море.
Стас сидел недалеко от двери, положив руки на спинку переднего кресла. Словно почувствовав ее присутствие, он повернул голову. Мгновение они просто смотрели друг на друга. Она увидела, как Стас побледнел и перевел дыханье. Несколько человек покосились в сторону двери, точно свет, исходивший теперь от Анны, был слишком заметным.
Она зашла в зал и села на свободное место сбоку, немного впереди Стаса. Через несколько минут она услышала, как скрипнуло позади нее кресло. Стас наклонился и тихо сказал ей на ухо:
— Не могу быть возле тебя и делать вид, что мы едва знакомы.
Она повернулась, посмотрела прямо ему в глаза смеющимся сумасшедшим взглядом.
— Пойдем отсюда?
— Дождемся перерыва и тогда.
Кафедра братских литератур развернулась в кресле и посмотрела на них холодно и немигающе.
— Интересно, а ей-то что? — Анна плотнее прижалась спиной к спинке своего кресла, на котором чувствовала руку Стаса. Он не убирал руку и так и сидел до самого перерыва, почти касаясь ее плеча щекой.
Во время перерыва к Стасу подошла его коллега, переводчица из Института мировой литературы, Марина, сдержанная, элегантная, с легко вьющимися, распущенными по плечам пепельно-русыми волосами. Стас повернулся к Анне, улыбкой и глазами показал, чтобы она ждала его внизу, в холле, а сам со своей собеседницей вышел на балкон, который опоясывал конференц-зал.
Анна, стоя у лифта, видела, точно в замедленной съемке, как он достает из нагрудного кармана рубашки пачку сигарет, предлагает сигарету Марине, а потом берет сам уже хорошо знакомым Анне жестом: слегка надавив на бока пачки и чуть тряхнув.
Потом видела, как Марина откинула на спину волосы и прикурила от Стасовой зажигалки, а он, прежде чем закурить, еще некоторое время разминал сигарету в пальцах. И это его движение сводило Анну с ума. А может, она просто ревновала, но только не догадывалась об этом.
Лифт все не шел, и Анна, заглядывая за чужие мешающие спины и головы, видела, как Стас стоит, облокотясь на перила, и говорит что-то Марине, и она что-то в ответ говорит ему и смеется, и волосы ее отливают на солнце золотом.
Потом Стас повернулся совсем спиной к Анне и продолжал говорить, глядя на море. И в этот миг она поняла, что жить без него не сможет, что его присутствие ей необходимо ежесекундно, что она просто задохнется, если его не будет рядом.
Внизу, в холле, она бродила какое-то время как потерянная. Наконец Стас появился в дверях лифта, и Анна еле удержала себя от того, чтобы со слезами радости и отчаяния не броситься ему на
