«Сваливать надо, – с тоской подумал он, – а куда? К Светке и Дашке? Не пустят. Да и самому туда – уж лучше в могилу».

Лег с краю, и вдруг затошнило. От всего. И от жизни этой… Семейной. В первую очередь.

Ушел он от Раи. Ушел. Кантовался у Васьки Краснова – тот свою благоверную в ЛТП пристроил на месяц. Совсем, говорит, допилась. У баб это быстро. А Васька в загуле: шляется с молодыми – совсем сикухи, по семнадцать лет. Веселые, шустрые, языкатые. В парк Горького ездят – качели, карусели, мороженое, шашлычок под пивко.

– Давай с нами! – предложил Васька. – Хоть оторвешься от своей зануды, расслабишься!

А поехали! Что уж терять! Поехали. Качели-карусели… Эх, жизнь!

У парка стайка девчонок – три штуки, и все Васькины. В смысле – подружки. Одна – зазноба. Красивая. Женей зовут. Идет прямо, смотрит перед собой. А Васька кругами, кругами. Еще бы – такая краля! А две другие – тоже ничего себе. Симпатичные. Поля и Оля. В училище на портних учатся.

Любочкин грустить перестал и на Олю заглядывается – всегда ему нравились беленькие. Поля заметила и Оле в ухо дует. Что говорит, не слышно. Может, отговаривает?

После каруселей и американских горок пошли в шашлычную. Себе – пивка, девчонкам – белого винца. Ну и шашлычка, разумеется. С томатным соусом. Девчонки выпили, порозовели. Даже строгая Женя вроде как подобрела. Руку свою из красновской не вынимает и тоже хихикает. Потом взяли лодки и стали кататься. Поля сидит хмурая – ясно, в пролете. А Оля веселая – Любочкин анекдотами сыпет, а она ухохатывается.

Васька шепнул:

– Иди погуляй. Я с Женькой домой. Быстро управлюсь – у нее родители строгие, к одиннадцати надо быть дома.

Пришлось провожать Олю-Полю. Сначала Полю, потом Олю. Долго стояли у подъезда и про жизнь разговаривали. Оля жила с бабулей – родители зарабатывали на БАМе. Про свои женитьбы и дочку Любочкин не сказал – испугался. Потому что влюбился. Это он понял тогда же, у подъезда. Сразу причем понял. Четко и сразу. Потому что так у него еще не было. До такой вот степени!

Потом эту Олю он называл по фамилии – не в лицо, конечно. От злости – Мелентьева. Сколько горя она ему принесла, сколько страданий! Вспоминать страшно. Вертела им, крутила. Короче – измывалась. То приблизит к себе, то оттолкнет. И при этом еще и унизит. А он был готов… Да на все! Скажи ему прыгнуть с двенадцатого этажа – не задумается. Дурак. Все понимал, а поделать с собой ничего не мог. И разве это – любовь?

Васька однажды сказал:

– Ты это… на Мелентьеву эту… Не очень.

– В смысле? – не понял Любочкин.

– Да хахаль у нее есть, – с неохотой промолвил Краснов. – Женька сказала. Она, твоя Ольга, так и сказала: «Я от него прям сознание теряю». В смысле – от хахаля. Это как, Коль? Что это значит?

И Васька в упор уставился на него.

Любочкин пожал плечами.

– Здоровьем, наверное, слабая, – неуверенно сказал он, – вот и теряет.

Но Краснов вдруг засомневался.

– Или – сильная. Ты вот как думаешь?

Еще проболталась Женька, что хахаль мелентьевский жениться на ней не думает, хоть и «ходят» они уже года три. Какой-то спортсмен, что ли. Хоккеист, то ли футболист. И еще – бабник отпетый. А эта дура… Даже вены себе пыталась резать – такая любовь. Короче, валить от нее надо, и побыстрее!

И Любочкин решил: пошлет ее куда подальше!

Только собрался, а она к нему ластится:

– Коля-Николай, Колокольчик, Колюнчик.

Кто ж это выдержит? Опять закрутило. А спустя месяц:

– Пошел ты, Коля, к черту! Видеть твою унылую морду противно.

Видно, опять хоккеист прорезался. Гад. А через месяц опять:

– Колокольчик! Куда ты пропал?

Блин. Собрался он с силами и говорит:

– Знаешь, Ольга, хватит! Нет моих сил это терпеть. Выбирай: или он, или я. Хочешь – в загс, хочешь – ребеночка родим!

Как он хотел от Мелентьевой ребенка! Маленького, беленького – как сама Мелентьева.

А она ему в лицо:

– От тебя, Любочкин? Да ты что, издеваешься? Ни кола ни двора. Нищета и плебей! Ребеночка захотел! А что ты собой представляешь, чтоб от тебя ребеночка рожать? И кто от тебя получится? Такой же лох педальный, как ты сам?

Опять унижала… Стерва. А личико ангельское! Носик курносый, ямочки на щеках, глазки голубые, наивные… А как рот откроет – почище бывшей супруги Светланы. Как мегера становится, как овчарка цепная.

И опять его мурыжит: то приходи, Колясик, то пошел вон, идиот!

Он уходил и давал себе слово – никогда! Никогда больше не купится он на эти ямочки и на эти глазки. Все, хорош. К телефону не подходил, когда она звонила. Один день. А на второй трубку схватил, точно пожарный шланг при пожаре.

Краснов сделал вывод – приворожила! Посидели, подумали, пивка попили и решили: точно. Приворожила. А как по-другому? Если все про женщину понимаешь, а отлепиться никак не можешь? Нет никаких сил от нее отлепиться!

Стали искать знахарку. Васька сказал, что такая бабка была, и жила она в соседнем селе, откуда сам Васька родом. Поехали.

Ехали в поезде, и Любочкин смотрел в окно. Перелески, поселки, шлагбаумы. Редкие машины и переезды, мужики на телегах. Бабы в ватниках ковыряются в огородах. Пацаны на великах. В окошках свет зажигается, дым из труб валит. Короче, жизнь. А у него, у Николая Любочкина, одна лишь душевная мука.

Бабка-знахарка оказалась жива – обрадовались. Столетняя, в валенках по избе ковыляет и мутным глазом посматривает.

Достала грязную банку, булькнула туда из бутылки водой и зашептала, чего – не поймешь. Они с Васькой сидят и не дышат. Страшно. Чистая ведьма косматая. Дула, дула, а потом прошамкала:

– Пришкварило тебя к поганой бабе. – И ржет, зубом кривым хвалится.

А то он и сам не знает! Спрашивает:

– А делать-то что?

За советом приехали, а не на «красоту» ее любоваться!

– Воду, – говорит, – тебе дам. Заговоренную. И еще «почитаю».

Ладно, поверим. Вышли на улицу, закурили. Молчали – болтать неохота. А через час бабка выходит и бутылку воды выносит.

– Пей, – говорит, – по глоточку три раза в день.

Любочкин кивнул, а Васька полюбопытствовал:

– Ну, что? «Почитала»?

Бабка прищурилась и кивнула – а как же!

– Поможет? – засомневался Краснов.

Ведьма ему не ответила, глянула на Любочкина и сказала:

– Десятка с тебя.

С тем и ушли. А вода в бутылке мутная, грязная. Да и бутылка сама… Как из хлева. Противно.

Открыли, понюхали – вроде не пахнет. Вода и вода.