Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обвинялась я в следующем: 1. Писание контрреволюционных рассказов и отправка их на волю моей матери а) «Город вольный» (Который я писала просто, как религиозный рассказ), б) рассказ о «От Архангельска до Карелихи [нрзб.]» — описание Севера и этапа — этап был очень тихий — шли старушки, погода благоприятствовала, но было в этапе несчастье — одна женщина бежала и в побеге была ранена. Этим случаем я делилась с моей матерью. (Рассказы мать не получила.) 2. Разговор с з/к Зильберт о голоде 1933 года в городе Саратове. Это я рассказывала о переживаниях нашей семьи и близких — об этом я призналась на следствии и суде. 3. Ряд разговоров религиозного характера с заключенными. Признала полностью — правда разговоры эти были свидетелями переданы не точно — очевидно по причине их незнания вопросов, о которых был разговор. 4. Систематическая контрреволюционная связь с другими баптистами. Связь признала полностью, но как связь не с целью контрреволюции, а чисто религиозную. Прошу партию и правительство в лице Президиума Верховного Совета Союза Социалистических республик — оказать мне помилование — желаю жить, трудиться, радоваться — быть полезным человеком нашей страны Отбывая срок наказания по ст. 58 пункт 10–11 в Кулойлаге НКВД Пинежского отделения на лаг. пункте Карелиха с 11/I 1938 года по 10/XII 1939 года 2 года работала в плановой части — статистиком и нормировщиком. Жила я в женском общежитии среди исключительно уголовных женщин — их жизнь, наполненная пороками и преступлением, страшно тяжело мною переживалась; она оскорбляла меня и я часто украдкой плакала и этим горем мне не с кем было поделиться — тогда я написала религиозный рассказ «Город Вольный» — где описывались видимые мною пороки. Этот рассказ я попыталась прочесть сотрудникам з/к Жукову и Хохову (они уважали меня), но они не пожелали читать его до конца. Тогда я послала этот рассказ матери, но она не получила его. В хоз. части работали молодые люди, которые с любопытством расспрашивали меня о моих убеждениях — я… отвечала. Удовлетворив свое любопытство, они смеялись надо мной, и были случаи, стыдно сказать — я плакала. В общежитии я жила совместно с з/к, з/к Скудиной и Андреевой и мы совместно восстанавливали на бумаге наше любимое: евангелие и гимны — приложено в деле, но эти записки читать никому не давали. Убедительно прошу Президиум Верховного Совета Социалистических республик отменить мне данный приговор, заменив таковой соответствующим сроком. Хочу жить, радоваться, быть полезной нашей советской родине… Еще и еще и еще прошу снисхождения — дарование мне жизни (мне не верится в расстрел). Я много виновна перед законом и моей совестью и все же прошу прощения и обещаю быть разумным и полезным человеком.
В прошении о помиловании Александра Скудина подчеркивала, что, вопреки приговору, она не была «руководителем и организатором баптистской группы, ни в прошлом, ни в настоящем». «Религиозную агитацию среди своих единоверцев баптистов» она не считала
большим преступлением перед советским правительством, зная, что на воле есть собрания баптистов, на которых проповедуется евангелие и поются эти гимны и до моего сознания не доходило еще то, что обмен с единоверцами религиозной писаниной можно считать за агитацию, так как они уже сагитированы, т. е. уже верующие, я смотрела на это просто, как на поддержание духа в трудную минуту. …В отношении клеветы на Советское правительство, как на власть от Антихриста… никак не могу взять на себя эту вину, так как это убеждение противоречит моему евангельскому убеждению, что всякая власть от Бога и ужиться одно с другим эти убеждения не могут.
Радоваться жизни ни Анастасии Парановой, ни Александре Скудиной не довелось: 22 июля 1941 года Президиум Верховного Совета СССР отклонил их прошения о помиловании. 1 августа обе женщины были расстреляны.
Анастасия Паранова (1910 г. р.) до своего ареста 29 декабря 1936 года работала экономистом областного земельного управления в Саратове. Пятого июня 1937 года была приговорена Саратовским облсудом к 8 годам заключения в лагере за антисоветскую агитацию (не мог же советский суд приговорить за веру!). Каких-либо сведений об Александре Скудиной обнаружить не удалось. В базе данных о жертвах политических репрессий содержатся сведения лишь о первом осуждении Парановой, по которому она была реабилитирована 24 декабря 1957 года.
В первые дни войны аресты подозрительных, в том числе активных верующих, начались по всей стране, включая местности, находившиеся за тысячи километров от театра боевых действий. В Москве 22 июня (не позднее 7 часов утра!) по предписанию начальников управлений НКГБ и НКВД по Москве и Московской области были приготовлены списки на немедленный арест 1077 человек, в том числе троцкистов (78), бывших членов антисоветских политических партий (82), «сектантов-антивоенников» (91). К 17 часам того же дня «на основании имеющихся агентурно-следственных материалов» в Москве уже проводилось «изъятие активнодействующего контрреволюционного элемента». В порядке «изъятия» «контрреволюционного элемента из гор. Ленинграда» 25 августа 1941 года было намечено арестовать 27 «церковников, сектантов, католиков и клерикалов» и еще 38 выслать.
В целом динамика поступления дел по контрреволюционным преступлениям в верховные, краевые, областные и окружные суды союзных республик за 1941 год (без Украины, Белоруссии, прибалтийских республик и Молдавии, оккупированных противником) выглядела следующим образом:
РСФСР: I квартал — 5248 (100 %), II — 4846 (92,3 %), III — 13 310 (253,6 %), IV — 8895 (169,5 %). По 8 союзным республикам (Азербайджан, Грузия, Армения, Туркмения, Узбекистан, Таджикистан, Казахстан, Киргизия): I квартал — 1092 (100 %), II — 1182 (108,2 %), III — 4172 (384,4 %), IV — 4198 (384,4 %).
Всего: I квартал — 6340 (100 %), II — 6028 (95,1 %), III — 17 482 (275,7 %), IV — 13 093 (206,5 %).
Снижение поступления дел по контрреволюционным преступлениям в 4‐м квартале 1941‐го и в 1942 году в суды общей подсудности объясняется передачей с конца ноября 1941‐го значительной части таких дел в Особое совещание при НКВД и преобразованием ряда судов общей юрисдикции в военные трибуналы.
Резкий рост числа арестованных сразу после начала войны объяснялся вовсе не активизацией «контрреволюционеров». Арестовывали тех, кто находился на учете. Об этом ясно говорилось в отчете Молотовского областного суда о работе во второй половине 1941 года: «В мирное время были терпимы на свободе люди, в отношении которых имелись не совсем ясные материалы об их преступной деятельности. В военной же обстановке эти элементы на свободе терпимы быть не могут. Они были арестованы и преданы суду». Если в первом полугодии Молотовским облсудом приговоры выносились в среднем по 83,1 дела в месяц, то во втором — по 239,6. Кировский областной суд рапортовал о расстрелах участников Степановского мятежа в Нолинске в 1918 году, воров-рецидивистов, деятелей «православно-монархического подполья».
Волна репрессий, прокатившихся по стране во втором полугодии 1941-го — начале 1942 года, по ряду параметров напоминает «второе издание» Большого террора. Как и в 1937–1938 годах, репрессии носили превентивный характер и осуществлялись на всей территории страны, обрушившись на «подозрительных» не только в прифронтовых районах, но и на территориях за тысячи километров от театра боевых действий; объектами репрессий прежде всего стали определенные категории населения; наконец, период Большого террора напоминает крайняя жестокость приговоров. Если число осужденных судами РСФСР по 58‐й статье во втором полугодии 1941 года возросло в 1,4 раза по сравнению с первым, то число приговоренных к смертной казни — почти в 11,5 раза.
