и женщины, объектами для нападок были выбраны именно последние. Тамара и ее коллеги-женщины пережили это как сильный удар, как глубокий кризис. Она говорила мне, что тот момент для нее и ее сослуживиц стал первым столкновением с идеей безработицы напрямую. Она была потрясена тем, как бессердечно пренебрегают ее правами, и обижена, что ее начальник, бывший офицер, как она подчеркивала, давил на нее, чтобы она ушла сама. В память врезалось, как одну из женщин чуть не «довели до сердечного приступа» – таким сильным было давление. История Тамары отражала глубокие социальные потрясения, которые переживали в этот период она и ее коллеги. Безработица была для нее мучительной не только из-за связанных с ней финансовых проблем, но и потому, что это было посягательством на ее достоинство, на личность, на самоощущение. Ее мировоззрение также потерпело крах. Она была потрясена тем, что образованный человек с высоким социальным статусом (офицер) вел себя подобным образом. Хорошо, что у мужа был скромный, но стабильный доход и ей удавалось находить разные неофициальные подработки. Однако чувство горького разочарования не покидало ее.

Как и многие женщины с высшим образованием, оставшиеся без работы (или официально работающие, но не получающие зарплату), Тамара стала участвовать в собраниях нескольких местных объединений, включая «Женский свет». Тамара разыскала меня, как только я вступила в группу; она знала, что я интересуюсь новыми российскими кризисными центрами, и от нее я узнала, что ей тоже хочется создать такой центр. Этот план возник на основе ее личного опыта трудовой дискриминации по половому признаку и того, как она с этим справилась. Она рассказала мне, что они с коллегами по работе создали группу, оспорили несправедливое увольнение и добились некоторых успехов. Они назвали свою группу «Современница». Несмотря на то что в дальнейшем они разошлись и устроились в другие места, группа продолжала иногда встречаться. Тамара планировала зарегистрировать группу как общественную организацию. Ей хотелось конкретизировать эту деятельность и открыть центр поддержки и помощи безработным женщинам. Ее история меня взволновала и растрогала, стойкость и решимость Тамары впечатляли. Мне очень хотелось сотрудничать с ней, и я с легкостью зацепилась за новое знакомство.

В 1996 году после участия в семинаре по женскому лидерству, который проводила в Твери одна американка, профессор женских исследований и представитель Американской ассоциации университетских женщин, Тамара заинтересовалась общественной деятельностью и женским активизмом. С тех пор Тамара с энтузиазмом участвовала во всем, что касалось общественных организаций. Кроме «Женского света» она ходила на разные местные семинары и встречи. Это могли быть учредительные собрания новых местных ассоциаций и семинары по НПО, организованные городскими силами или приезжими представителями спонсорских организаций. Интересы Тамары простирались за пределы деятельности общественных групп. Ей были интересны биографии их участников. Тамара отслеживала в местной прессе благотворительную и предпринимательскую деятельность влиятельных женщин города, восхищаясь удачами и сочувствуя неудачам. Тамару сильнее, чем любую другую участницу «Женского света», интересовали новые технологии и модели третьего сектора; она была жадным читателем распространяемой фондами литературы. Я воспринимала Тамару как своего рода этнографа и теоретика третьего сектора, и, слушая ее истории, мне хотелось о многом узнать. Она была не слишком сильно завязана на отношения внутри группы, и ее привлекала я, аутсайдер. Позже я поняла, что была для нее важным собеседником: проявляя к ней интерес, я побуждала ее рассказывать.

Она сказала, что впервые узнала о третьем секторе, когда в город приехал представитель Британского благотворительного фонда. Он провел семинар в городской библиотеке. «Мы не знали, что это, – вспоминала Тамара, – а это оказался новый сектор жизни». Объясняя его связь с прежними формами организации, она сказала мне, имея в виду семинар:

Все думали, что слова «общественная работа» больше ничего не значат, потому что в былые времена за ними стояли прежде всего партия, комсомол или профсоюзная работа. И поэтому существовал сильный элемент принуждения. Такая работа мало чем отличалась от государственной службы, и в целом она была слишком формальной. Поэтому я не люблю произносить эти слова. За ними столько всего стояло, что я их для себя переформулировала. Выделила для себя новую сферу деятельности. Мне она очень интересна, в ней есть глубокий смысл, и я вижу себя новым профессионалом в этой области. Я воспринимаю это почти как обязанности. Практически это новая профессия.

В этих словах Тамары отражалось глубокое недоверие к коллективным действиям, доставшееся в наследство от советской эпохи. Как она говорила, понятие общественная работа скомпрометировано ассоциациями с советской властью. В советский период термин означал принудительную партийную деятельность. Каждый человек помимо своей работы должен был заниматься комсомольской (комсомол – это Коммунистической союз молодежи) или партийной работой. Успехи человека в этой области влияли на распределение льгот и привилегий, на профессиональную карьеру. В результате в постсоциалистический период возникло сильное недоверие как к официальной, так и к неофициальной политике и коллективному участию. Благодаря третьему сектору добровольная общественная работа по-новому реабилитировала себя в глазах Тамары.

Мы с Тамарой часто встречались. В ее квартире или в университетской библиотеке мы обсуждали развитие местных неправительственных организаций и третьего сектора. Тамара была кладезем местных новостей. Она с восторгом участвовала в повседневных событиях. В историях Тамары меня всегда поражал интенсивный процесс осмысления, который происходил и во время наших бесед. Третий сектор в ее глазах, казалось, олицетворял все хорошее, что существует в цивилизованной человеческой натуре. Однажды она удивила меня, заявив, что «Чехов был из третьего сектора». Позже, когда я брала у нее интервью, я попросила объяснить, что она имеет в виду.

Дело в характере. Он определяет, куда человек решит вложить свои силы – в бизнес, в бюрократию, в государство или в третий сектор. От чего это зависит? От старой культуры. Люди подобного склада были, наверное, и в советское время. Это не называлось третьим сектором, такой сферы жизни у нас никогда не существовало. Но это были именно те люди, которые сегодня в силу характера стали бы принадлежать к третьему сектору. Это состоявшиеся люди, ориентированные на общество и бескорыстные. Чехова можно считать ярким примером. Я думаю, что, вероятно, люди по самой своей сути могут быть в той или иной мере материалом для третьего сектора.

Она продолжила:

Я тебе говорила, что у меня есть очень интересная подруга, она работает в университете и ведет у студентов педагогическую практику в школе. В отличие от меня, она никогда не произносила слов «третий сектор», ей это совсем не интересно, потому что она слишком загружена. Но по сути, по делам, по самоотверженности – сколько она вкладывает в свою работу, и никто ей за это не платит, она делает это целиком из альтруизма, – она для меня своего рода идеал.

Тамара привносит в идею третьего сектора все, что она считает лучшими качествами русской культуры и общества. Для Тамары, как и для Ольги Алексеевой, книгу которой «Благотворительность для чайников» мне показала Тамара, третий сектор был местом встречи и совместной демонстрации лучших социальных инстинктов, направленных на изменение ситуации, местом нравственной и просвещенной деятельности граждан. Однако, в отличие от Ольги Алексеевой, которая как бы обращается к обществу в целом, Тамара по большей части выражает свое мнение о правильной роли определенного слоя общества – интеллигенции[70]. По мнению Тамары, лучшие социальные инстинкты существуют в лучшем из обществ. В ее понимании дело не в том, чтобы сплачивались обычные