балконной плитой явно проглядывался потек, цвета и консистенции похожий на виденный уже 20 минут назад на балконе ниже этажом.

Когда Рашидов попытался развернуть ковер, он отогнул часть свободного угла, и тут же вернул его на место.

— Роман Иваныч, группу. — он поднял на меня встревоженный взгляд.

— Она? — тихо, не слышно для всех, почти одними губами прошептал.

Рашидов кивнул.

Все понятно. Там, в ковре, труп хозяйки квартиры и матери только что появившегося мужика, труп криминальный, это можно определить даже не разворачивая, значит Мурад повреждения увидел. Больше информации сейчас и не нужно.

— Чешка, Чешка, Дубину — нажимая тангету рации громко проговорил.

— На связи, Дубина— рация прошипела в ответ голосом дежурного.

— Группу давай сюда. — грустно произнес, понимая, что горячий чай с пирожками и скорее всего обед накрылись медным тазом.

— Уверен? — переспросил дежурный.

— Да, уверен. Быстрее давай. — рявкаю.

Пока ждали группу со следователем и судмедэкспертом, всех участников вывели на улицу. Соседи выглядели испуганно встревоженными, сын покойной — растерянно отупевшим, понимающим, что произошло, но не до конца верящим в реальность происходящего. Сначала рвался посмотреть, но ему естественно не дали, просто сочувствующе приказали сесть на лавку и ждать.

Осмотр установил, что женщину раз рубанули топором, насмерть. Завернули в ковер и вынесли на балкон. Потом, порылись по шкафам, ни чего вроде не пропало, во всяком случае ценного то и не было ни чего особо, как и денег.

Вернувшись в отдел, мы собрались все в одном кабинете, разложили ситуацию по полкам для тех, кто не был на месте. Предстояла обычная и понятная работа по различным версиям. Кого-то отправили на обход квартир дома, кто-то поехал разбирать поминутно последние двое суток сына убиенной.

— Роман Иваныч, он это — Рашидов смотрел на меня пристально- Никто их не грабил квартира совковская, мебель начала 80 годов, пенсия мизер, этот молчун не работает нигде, случайные заработки. Сто процентов мать приложил. — Мурад говорил уверенно.

— Да, понятно, пока что иных данных нет, и этот ближе всех, с него начнем, да, Ксюш? — обратился к следачке.

— Че, закрыть его хотите? — Ксюша была очень толковой.

— Вечером определимся — стал доставать из шкафа пироги, не доеденные утром. — Обед же уже? — вопросительно посмотрел на Мурада и Ксюшу.

Оба утвердительно кивнули. Присаживаясь за стол.

— Мурад, ты тогда сотку сам заполнишь от моего имени, ладно? — умоляюще посмотрела на Рашидова, единственному из оперов, кому Ксюша позволяла выписывать протокол задержания. Лишь бы в известность поставил. А то был случай, что жулик вечером задержан, уже сознается, а следователь на утренней планерке еще и не в курсе, что дело раскрыл и злодея по полной оформили…,

— Слушай, — задумчиво говорит Ксюша, а оснований то нет на него, какие основания закрывать? — во взгляде Ксюши просквозило волнение.

— Как нет? — возразил Рашидов, отпивая горячий чай, — А «так надо», уже не основание? — Мурад не очень любил эти тонкие процессуальные моменты.

— Да, ладно, тебе. В его жилище обнаружены следы преступления, вот основание, не нервничай. — включился.

В течении следующих трех суток, пока сын убиенной сидел в изоляторе, опера искали доказательства, которых вообще не было. Понятно было лишь одно: кроме него — некому. Для Рашидова это было самое неопровержимое доказательство, для Ксюши — нет.

— Ром, колоть его надо. — берет свое слово Илья, он не очень любил долгие мытарства, — Давай возьмем в кабинет, отработаем. Через пол часа поплывет.

— Уже кололи же, припереть чем-то надо — Возразил, — Топчемся, орем, а что толку? Ответ один: не я, меня не было дома. Вот и все чего добиваемся. Мог, да, по времени мог, ходил за водкой, бухал, но причастность отрицает. И если так подумать, у нас и правда мало доказательств, вернее нет совсем… — развожу руками.

— Тогда завтра утром отпускать придется — Рашидов повторил вслух то, что и так витало в воздухе. То, что завтра срок истекает, знали все.

— Давай так, я постараюсь решить этот вопрос, а там будем смотреть — Илья поднял трубку телефона. Выходя из кабинета.

Где-то через десять минут, он со счастливой улыбкой на лице выдает…

— Работаем, обещали все решить. — растирает лицо руками Илья.

Я же впервые за несколько дней расслабляюсь.

Еще есть время, на подумать. То, что меня дома почти нет, об этом даже думать не хочется.

Шли восьмые сутки задержания. Доказательств так и не намечалось.

Шляпа полная.

В кабинет тяжких ввели подозреваемого.

— Садись, Толя — кивая на стул, произнес Илья. Я встал неподалеку. Решил сам присутствовать на допросе.

Наш «Крепкий орешек» тихо и устало присел. Уставился на нас.

— Ты пойми, Толь, — продолжил Илья, — Все понятно и нам ничего не надо от тебя даже. Ни признаний, ни явок с повинной. Ни рассказов. Тебя даже прокурор не захотел видеть, не глядя арест подписал. Понимаешь? Ведь по началу тебя допрашивали, орали тут, сейчас другое. Видишь? Сидишь сам по себе, и не нужен никому. Так же молча и дальше поедешь сидеть на суд, потом на зону. Я тебя зачем завел то. Сегодня ведь матери твоей 9 дней. Как бы то ни было, а душу проводить надо. Выпить хочешь? — тут Илья впервые поднял взгляд на пожухшего мужика.

Тихую атмосферу кабинета нарушил звук распахнувшейся двери.

С тяжелой одышкой в кабинет ворвался Рашидов.

— Илья, ты что творишь? — заорал он на Илью. — Ты кого поить собрался? Здесь в отделе.

— Стоять. — перебивает его. — Не мешай. — Илья, пододвинул стопку ближе к несчастному и уселся напротив. — У меня все под контролем Мурад, иди лучше закусона принеси. — Мурад тяжело дыша, развернулся на пятках и покинул кабинет.

— Ну, давай, вздрогнем. — улыбается добродушно Илья, — И прости за напарника, он нервный. Давай, не чокаясь, 9 дней, все-таки… По-христиански, как это, не знаю, обмыть, что ли — Илья и правда был абсолютно не в религии, и их понятий.

— Помянуть, дубина. — поправляю брата.

— Точно. Прошу. Прощения. — кается сконфуженно Илья.

На шестой стопке, после перекура, Илья рассказывал жулику, почти в два раза старше его, о положении матери в жизни человека.

— Ты пойми, Толь, даже на зоне, Мать — это святое. Вот ты на зону едешь — а инфа раньше тебя бежит. Там уже знают, что и кого. И спросят с тебя за мать. Там ведь сидельцы о матери песни слагают, стихи пишут, ни одна баба, ни один друг так не ждет, как мамка, ведь ближе и родней женщины нет. А ты с камнем в душе едешь, и будет ли у тебя еще возможность покаяться, я не