Я закрываю глаза и вспоминаю один из недавно выученных фокусов: я так старательно занимаю свои мысли чем-то другим, что Книге в них не пробиться.

Когда я была маленькой, папа читал мне стихи. Чем более напевными они были, тем больше мне нравились, и, пожалуй, я уже тогда была с отклонениями, как и он, потому что теплыми летними вечерами папа читал то, что я просила, а мама мыла тарелки, слушала и качала головой, осуждая наш выбор. Я мало понимала смысл, мне просто нравилось, как текут слова. «Кремация Сэма МакГи»[18] очаровала меня. «Сон во сне» обладал гипнотическим эффектом, «Колокола»[19] завораживали. Я была одержима «Пепельной средой» Томаса Элиота, а в седьмом классе на школьном концерте читала «Ворона» наизусть, ненадолго заслужив себе репутацию ботанши, которую пришлось экстренно исправлять кардинально модными мерами. Теперь, вспоминая об этом, я вижу, что выбор был мрачноватым, но в то время горе и жестокость обладали мультяшными пропорциями детства. И мне потребовалось несколько недель, чтобы запомнить так много сложных строф.

«Вспомни, что Принцы сделали с тобой, милая, как они разорвали тебя на клочки и превратили в бездумное животное». Словно я действительно могла позабыть, «Синсар Дабх» бомбардирует меня образами настолько детальными, что у меня мгновенно начинает болеть голова.

Я блокирую их, сосредоточиваясь на том, как папа учил меня делить поэму, чтобы ее было легче запомнить: восемнадцать строф, шесть строк в каждой, в большей части строк по восемь слогов с гипнотической сменой ударных и безударных. Папа называл это хореическим октаметром. Я запомнила, потому что это забавно звучало, папа гордился тем, что я знаю определение, а я готова была на что угодно, чтобы Джек Лейн мной гордился.

«Сломай их, — требует Книга, — заставь пасть пред тобой на колени, заставь назвать своей Королевой».

Ритм поэмы захватывает меня, как всегда захватывал, и я снова чувствую себя ребенком, цельным, хорошим и любимым.

В отличие от По, мне не приходится открывать дверь. Я могу запереть ее на засов.

Я продолжаю читать поэму, пока не наступает блаженная тишина. И только тогда открываю глаза.

— Что же это? — бормочет рядом со мной Кэт, глядя вниз.

Исчезли дикие, обнаженные, примитивные Принцы с калейдоскопом татуировок, мечущихся по коже, и сумасшедшими радужными глазами.

Они себя окультурили.

И на месте прежних стояли два черноволосых темноглазых мужчины, излучавших силу, похоть и инопланетную магию. Ошейники Королевского Дома Невидимых сияли, словно усыпанный бриллиантами обсидиан. Я знаю, что они ледяные на ощупь, что они вибрируют с гипнотической гортанной какофонией, — и знаю, что ошейники Светлого Дома напевают неповторимую сложную симфонию.

Головы Принцев больше не вертятся в странной манере, они научились человеческим движениям и поведению, копируют их до малейшего нюанса. Черные крылья, которые смыкались вокруг моего обнаженного тела, пока я умирала под ними тысячей смертей, исчезли, скрытые гламором.

— Я думала, они воюют друг с другом, — говорю я.

Кэт отвечает:

— Я думала, что они безумны, ужасны, отвратительны. Мы обе ошибались. Они недавно объединили силы. Я слышала, что Алая Карга заставила их поволноваться.

— Кристиан… — бормочу я, отчаянно пытаясь не думать о том, что он вынужден переживать.

— Тогда он спас нас. Возможно, и весь мир. Дэни медлила, пытаясь решить, к кому броситься, к ши-видящим сестрам или к Королю Белого Инея. Она бы сломалась, окажись на ее совести гибель всего нашего аббатства. Жертва, принесенная Кристианом, избавила ее от этого ужаса. И мы перед ним в неоплатном долгу.

— О том, где Кристиан сейчас, до сих пор ничего не известно?

— Дядюшки его ищут. Все мы в аббатстве желаем помочь в спасении, если они его найдут.

Меня ужасает то, что Кристиан отдал себя Карге, но в то же время и радует, поскольку это означает, что человек, которого я знала, все еще там, несмотря на безумие. Глубоко в душе он все так же заботится о мире вокруг себя. Я сделала мысленную пометку: попросить Бэрронса помочь дядюшкам Кристиана с поисками. Он может надавить на Риодана, чтобы тот отправил одного из Девяти на поиски. Мы не можем допустить, чтобы Кристиан переживал пытки и смерть снова и снова. Мы в долгу перед ним за принесенную им жертву. То, что ему приходится переживать в руках Карги, лишь загонит его еще глубже в безумие Невидимых. Нам нужно спасти его, прежде чем он потеряет остатки своей основополагающей человечности.

Принцы поднимаются по лестницам, совершенно одинаковые, если не считать нескольких дюймов разницы в росте. Я вдруг понимаю, что смотрю прямо на них и не плáчу кровью. Кошусь на Кэт — проверить, это со мной что-нибудь не так или она тоже может смотреть на них. Да, может. И смотрит — с восхищением.

— Они достаточно напитались, чтобы себя контролировать, — тихо говорю я.

Когда Принцы только прибыли в Дублин, они напоминали животных, взбесившихся от долгого заточения и голода. Они внушали ужас.

— Принцы изучают нас, учатся у нас.

Я понимаю: овцу нужно успокоить перед бойней. От страха мясо становится жестче. Эти двое, худшие из Невидимых, теперь просто образец «плохих парней». Женщины будут сбегаться к ним стаями, как лемминги к краю обрыва.

Это насильники, те, кто вывернул меня наизнанку, вынул мой разум из тела и разорвал его на части. А еще они, к несчастью, классные, как черти.

Я хочу их убить.

«Да-да-да, УБИТЬ», — вновь выныривает из забытья Книга.

Ритм захватывает мое внимание. Я молча перекатываю на языке внутренние рифмы и потрясающую аллитерацию, глядя на Принцев; я складываю слоги, как кирпичики, в ментальную стену.

Мои насильники одеты, как Бэрронс. Лощеные. Мужественные. Сексуальные.

Это меня бесит.

— Твою мать, — тихо говорит Кэт. А она ведь никогда не ругается. — Ты представляешь, как среагируют на них мои девочки? Нам и Крууса хватило.