– Ну, использовать по назначению и посадить овощи, – предположила Кэтрин. – Я всегда любовалась ухоженными участками. А еще можете посадить там экзотические растения. Оливковую рощу, например. Будете делать английское оливковое масло.

– Дети превратили его в жутенькое кладбище домашних животных. Я нашла целый ряд крестов возле могилы Моффета – оказалось, это Томасовы песчанки и какие-то дохлые птицы, найденные в лесу и посмертно крещенные ради похоронной церемонии. Страшно подумать, что сталось с этими песчанками. Оливы здесь расти не станут. Точнее, деревья-то да, а плоды не вызреют. Может, розарий?

– Столько возни! – сказала Кэтрин.

Когда они только переехали в дом в Брайтоне, ее посетила блестящая мысль посадить желтые розы вдоль одной из стен. Подрезка, формирование кроны, полчища хищных вредителей, которых требовалось отгонять из баллончиков и пузырьков, и подкормка отнимали уйму сил. Теперь там рос жасмин – и никто не умер.

– Может, ты и права… Послушай, хотя мои дети и растут маленькими дикарями, но у них есть уверенность в себе. А за Джоша я волнуюсь.

– За Джоша? – удивилась Кэтрин.

– Он очень милый и славный, но он… как бы сказать… – другой. Скромный. Не лезет вперед, а плывет по течению. Ему так идут на пользу общество этих бандитов и беготня по лесу – не все же сидеть в углу с книжкой. Я думаю…

Блоссом отложила ручку и посмотрела на Кэтрин тщательно отрепетированным честным, открытым взглядом. Той уже доводилось испытывать на себе действие этого взгляда: именно так Блоссом смотрела, когда спрашивала, все ли у них с ее братом в порядке; хочет ли она приехать и пожить у них в загородном доме; знает ли Джош (все это время с Кэтрин не сводили глаз и давили в зародыше любую попытку укрыться), кто мог пролить чернила на турецкий ковер в гостиной? Этот взгляд жил собственной жизнью. Кэтрин старалась смотреть на фарфорового, в натуральную величину, мопса, сидевшего у камина и нахально, испытующе обозревавшего мир.

– Вернее, мы со Стивеном думаем, что могли бы сделать для Джоша еще кое-что.

– Вы и так много делаете для Джоша, – ответила Кэтрин. – И для меня тоже.

– Дай объяснить… – сказала Блоссом, закрывая колпачком свою ручку «Монблан».

Два года назад Стивен подарил ей эту ручку на Рождество – купил в универмаге «Хэрродс» за четырехзначную сумму. На кончике красовался бриллиант. Скоро она превратится в «ту самую ручку, которой она написала свои очерки, наследство безымянной двоюродной бабки-аристократки; именно таким пером хозяйки Элском-хауса ежедневно писали благодарственные письма и поручения в утренней столовой перед обедом». Теперь Блоссом отложила ее. Устроила руки на коленях. И принялась объяснять.

4

– Мы не будем стрелять в нищебродов, – сказал Треско. – Мы обещали тете Кэтрин – твоей мамочке, Джош.

Они прошли гуськом по лужайке перед домом: Треско впереди, за ним Тамара, приподнимая подол бального платья. На ней были «мартенсы», но ступала она изящно, точно под звуки воображаемого менуэта. Третьим – безутешный в своих «фаунтлеройчиках» Томас, затем Джош. Никто не уговаривал его переодеваться; его не заставили, как Томаса, облачиться в белоснежную рубашку и бархатные штаны. Но он чуял, что за этим кроется не доброта, а что-то зловещее. Они направлялись к лесу, где всегда и происходило самое худшее. Однажды Тамара пригвоздила полевую мышь к стволу промышленным степлером, да так и оставила ее свисать с дерева: это, сказала она, в назидание нищебродам, если они вздумают лезть на нашу территорию. Прошлым летом дед, отец Стивена, подарил им рогатки; они взяли их в лес и привязали Джоша к дереву. И сообщили, что собираются играть в «ковбоев и индейцев». Джош ни разу не слышал, чтобы в эту игру играли где-нибудь вне книжек, и понял, что случится что-то ужасное. Полчаса они стреляли в лицо Джоша желудями, в тишине, прерываемой лишь компетентными инструкциями Треско. Казалось, этому не будет конца. Потом, точно по условленному сигналу, Тамара отвязала кузена, грубо стерла с его лица грязь, листья и слезы и сообщила, что он блестяще прошел посвящение. Но на Джоша это впечатления не произвело. Они придумывали все новые и новые церемонии посвящения и охотно рассказывали о них кому угодно, кроме самого бедного кузена. Иногда его принуждали сесть на корточки перед ямой и опорожниться туда, чтобы что-то там доказать. Он не знал, зачем Тамара и Томас нарядились как на праздник, чтобы идти в лес, и что там должно произойти.

Треско заметил, что никого поблизости нет. Лес так недавно перестал принадлежать деревне – то есть «нищебродам», повторил про себя Джош, – что сохранил старое имя: «буковая роща Бастейбла», почти «Бакстейбла», как у детишек из «Искателей сокровищ» Эдит Несбит. Но об этом сходстве он умолчал. И они начали «хорошо проводить время». Побежали за Треско к маленькой лощине и тыкали палками в нору, в которой, по их догадкам, мог растить барсучат барсук. Ходили к грязной колее, где все еще была лужа глубиной сантиметров пятнадцать, и по очереди прыгали туда с возвышения; платье Тамары развевалось на ветру, а его подол довольно скоро забрызгался. Искали гадюк, пробивая подлесок, точно тараном, головой Томаса. Мочились у старого дуба: Тамара – едва не делая «мостик» и все равно попадая больше себе на юбки, чем на землю. Подначивали друг друга съесть поганку, оставшуюся еще с прошлой зимы, и швыряли камни в старую хижину с осыпающейся крышей. Умудрились расколотить стекло в одном из уцелевших окон.

Это и значит «хорошо проводить время», убеждал себя Джош. Они не видели диких зверей, его не заставили ничего есть и никуда не привязали. На лицах Треско и Тамары, точно на личиках юных пьяниц, успевших принять на грудь, застыло ангельское спокойствие. День мог считаться хорошим даже для Джоша. Они не ходили к Яме на дальнем краю леса, как пару дней назад, когда Тамара и Треско облегчились у ее кромки, присев на корточки. На дне лежало что-то темное и непонятное: мусор, экскременты и столько дохлых животных, сколько они смогли найти. Трупы сбрасывались именно туда, хотя церемония похорон – торжественный ритуал, «как у взрослых», – проходила с пустыми коробками вместо гробов в огороде, с одобрения старших, наблюдающих за детьми из окон. Ямы Джош боялся больше всего на свете, но сегодня, в конце концов, был такой чудесный день, не похожий на недавние, не особенно хорошие: они даже близко к ней не подбирались.

Жилой массив вплотную прилегал к кромке леса, за выстроенной дядей Стивеном стеной располагалось унылое пространство асфальта и пожухлой травы. Это и были Трущобы. Только недавно он понял, что новенькие дома звались Трущобами потому, что в них жили Нищеброды. А то, что вокруг, называлось Зоной отдыха. Знаете, «Галерея отдыха и развлечений». Надпись на двери мрачных приморских заведений, внутри которых царят невыносимый треск и адский звон, где старики с остекленевшими глазами суют монетки в мигающие автоматы, нажимают на кнопки и дергают за рычаги; это что угодно, но не отдых. Долг, убежище, отсыревшие ковры и жухлая трава. Ему самому хотелось оставаться на этой стороне стены, в лесу, купленном дядюшкой Стивеном, который лишил его имени.