Доктор Кардосу настоял на том, что за обед заплатит он, и Перейра охотно позволил ему это сделать, утверждает он, потому что после того, как он отдал накануне вечером те две банкноты Марте, его кошелек изрядно отощал. Доктор Кардосу встал и попрощался с ним. До скорой встречи, доктор Перейра, сказал он, надеюсь, что еще увижу вас во Франции или в какой другой стране, мир велик, и прошу вас, дайте простор вашему новому «я-гегемону», он должен родиться, должен утвердить себя.

Перейра встал и тоже простился с ним. Он смотрел, как тот удаляется, и испытывал такую щемящую тоску, будто это расставание было непоправимым. Он думал о неделе, проведенной в клинике талассотерапии в Пареде, о своих беседах с доктором Кардосу, о своем одиночестве. И когда доктор Кардосу вышел из дверей и скрылся в перспективе улицы, он почувствовал, что остался один, совсем один, и подумал, что когда ты совсем один, то наступает момент соизмерить себя с собственным «я-гегемоном», который стремится управлять когортой душ. Но если он и подумал так, мысли эти не приносили ему успокоения, наоборот, он ощущал страшную тоску, а почему, и сам не знает, но то была ностальгия и по прожитой жизни, и по будущей, утверждает Перейра.

На следующий день утром Перейра был разбужен телефонным звонком, утверждает он. Он еще спал и видел сон, сон, который, казалось, снился ему всю ночь, такой бесконечный счастливый сон, но он считает, что рассказывать его не стоит, потому что сон этот не имеет никакого отношения к данной истории.

Перейра мгновенно узнал голос сеньорины Филипы, секретарши главного редактора. Здравствуйте, доктор Перейра, нежно проворковала Филипа, соединяю вас с господином главным редактором. Перейра окончательно проснулся и сел, свесив ноги с кровати. Здравствуйте, доктор Перейра, сказал главный редактор, это ваш главный редактор. Здравствуйте, господин главный редактор, ответил Перейра, как отдохнули? Отлично, сказал главный редактор, отлично, курорт в Бусаку действительно замечательное место, но разве я вам не говорил, ведь мы, если не ошибаюсь, уже разговаривали после. Ах да, конечно, сказал Перейра, мы с вами говорили по телефону, когда вышел рассказ Бальзака, извините, я не совсем проснулся и еще плохо соображаю. Бывает, временами люди действительно плохо соображают, сказал с некоторой жесткостью главный редактор, кажется, и с вами такое тоже бывает, доктор Перейра. Действительно, ответил Перейра, со мной это происходит главным образом по утрам, из-за перепадов давления. Его можно стабилизировать, взяв немного соли, посоветовал главный, немного соли под язык и никаких вам перепадов, но звоню я не для того, чтобы обсуждать ваше давление, доктор Перейра, дело в том, что вы никогда не показываетесь в главной редакции, вот в чем проблема, вы заперлись в своей каморке на Родригу да Фонсека и никогда не зайдете переговорить со мной, не поделитесь своими планами, вы все делаете самостоятельно. Это верно, господин главный редактор, сказал Перейра, извините, но вы сами предоставили мне полную свободу, вы сказали, что за страницу культуры отвечаю я, в общем, велели мне действовать самостоятельно. Самостоятельно, да, продолжал главный, но вам не кажется, что время от времени следовало бы связываться со мной. Это было бы полезно и для меня, сказал Перейра, потому что на самом деле я один и мне тяжело одному делать культуру, а вы сказали, что культурой заниматься не хотите. А что ваш практикант? — спросил главный редактор, вы же говорили, что будто бы взяли практиканта? Да, ответил Перейра, но его статьи еще очень сырые, и потом, никто из стоящих писателей пока что не умер, а сам он молод и попросился в отпуск, наверное, поехал куда-нибудь на море, уже месяц как я не вижу его. Так увольте его, доктор Перейра, сказал главный редактор, что еще делать с практикантом, который не умеет писать и хочет отдыхать? Давайте дадим ему шанс, отозвался Перейра, собственно, ему еще только предстоит научиться ремеслу, у мальчика нет пока никакого опыта, пусть какое-то время еще побудет в учениках. В этот момент разговора включился нежный голос сеньорины Филипы. Прошу прощения, господин главный редактор, сказала она, вам звонят из правительства, по-моему, что-то срочное. Хорошо, доктор Перейра, сказал главный редактор, я перезвоню вам минут через двадцать, а вы пока просыпайтесь, приходите в себя и возьмите немного соли под язык. Если хотите, могу и я перезвонить вам. Нет, сказал главный редактор, мне надо поговорить с вами в спокойной обстановке, когда закончу, позвоню вам сам, до свидания.

Перейра встал и пошел принять быструю ванну. Он сварил себе кофе и съел соленый крекер. Потом оделся и вышел в прихожую. Звонил главный редактор, сказал он жене на портрете, такое чувство, будто он подбирается к добыче, а ухватить не может, не понимаю, что от меня хочет, но вцепится обязательно, а ты как считаешь? Жена на портрете улыбалась ему своей далекой улыбкой, и Перейра понял ее: ну да ладно, послушаем, чего от меня хочет наш главный, мне не в чем себя упрекнуть, по крайней мере по части газеты, единственное, что я там делаю, — перевожу французские новеллы девятнадцатого века.

Он сел за стол в гостиной и решил, что напишет статью памяти Рильке. Но если говорить начистоту, то в глубине души ему совершенно не хотелось писать о Рильке, этот элегантный сноб, который вращался в высшем обществе, ну его к черту, подумал Перейра. Он попробовал перевести несколько предложений из романа Бернаноса, но это оказалось труднее, чем он предполагал, во всяком случае поначалу, он только приступил к первой главе и еще не успел войти в ритм повествования. В этот момент и зазвонил телефон. Здравствуйте еще раз, доктор Перейра, послышался ласковый голос сеньорины Филипы, соединяю вас с господином главным редактором. Перейра ждал несколько секунд, и потом низкий и прерывающийся голос главного сказал: Итак, доктор Перейра, на чем мы остановились? Вы говорили, что я заперся в своей редакции на улице Родригу да Фонсека, господин главный редактор, сказал Перейра, но это помещение, в котором я работаю, где я делаю культуру, я просто не представляю, что мне делать у вас в газете, никого из журналистов я не знаю, я работал репортером много лет назад и в другой газете, но вы же не захотели доверить мне хронику, а поручили культуру, и с политическими обозревателями у меня нет никаких контактов, не понимаю, что я буду делать, если стану приходить в главную редакцию. Это все, что у вас наболело, доктор Перейра? — спросил главный редактор. Извините, господин главный редактор, сказал Перейра, я не имел в виду изливать вам душу, а хотел только высказать свои доводы. Ну хорошо, сказал главный редактор, тогда задам вам один простой вопрос: почему у вас никогда не возникает потребности прийти и потолковать со своим главным редактором? Потому что вы сами сказали, что культура — это не ваше дело, господин главный редактор, ответил Перейра. Послушайте, доктор Перейра, сказал главный редактор, не пойму, то ли вы туговаты на ухо, то ли не желаете понимать, но дело в том, что я вызываю вас к себе, понимаете? Это вы должны время от времени добиваться встречи со мной, но в данный момент, поскольку вы туго соображаете, я вынужден просить вас о встрече со мной. Я в вашем распоряжении, сказал Перейра, полностью в вашем распоряжении. Ну хорошо, заключил главный редактор, тогда приходите в газету в семнадцать часов, а пока до свидания и всех вам благ. Перейра заметил, что вспотел. Он переодел рубашку, которая промокла под мышками, и думал пойти к себе в редакцию и посидеть там до пяти. Но, сказав себе, что в редакции делать ему совершенно нечего, да еще придется встречаться с Селестой и отключать телефон, он решил, что останется дома. Он вернулся за стол в гостиной и стал переводить Бернаноса. Роман, конечно, был сложным, и к тому же действие развивалось медленно, как знать, что скажут читатели «Лисабона», прочитав первую главу. Но, невзирая на это, он все-таки перевел пару страниц. Когда подошло время обеда, он решил, что приготовит что-нибудь сам, но в кухонном шкафу не оказалось никаких припасов. Тогда он подумал, что можно было бы перекусить в кафе «Орхидея», даже попозже, а уже оттуда идти прямо в главную редакцию. Он надел светлый костюм с черным галстуком и вышел из дома. Сел в трамвай, доехал до Террейру ду Пасу и там пересел на Другой, до улицы Алешандре Эркулану. Когда он вошел в кафе «Орхидея», было около трех, и официант уже убирал столы. Заходите, доктор Перейра, радушно сказал Мануэль, для вас всегда найдется что-нибудь на кухне, небось еще не обедали, тяжелая у журналистов жизнь. О да, ответил Перейра, особенно у таких журналистов, как в этой стране, когда никто не знает, что происходит вокруг; так что слышно, Мануэль? Вроде бы английские корабли были обстреляны у берегов Барселоны, а за французским пассажирским судном гнались до самых Дарданелл все итальянцы, их подводные лодки, по этой части они сильны, что и говорить, их специализация. Перейра заказал лимонад без сахара и омлет с зеленью. Он сел рядом с вентилятором, но вентилятор в тот день не работал. Мы выключили его, сказал Мануэль, лето кончилось, слыхали, какая буря была сегодня ночью? Нет, не слышал, ответил Перейра, спал мертвым сном, и по мне, все еще жарко. Мануэль включил ему вентилятор и принес лимонад. А немного вина, доктор Перейра, когда вы доставите мне такое удовольствие, принести вам бокал вина? Мне вредно вино из-за сердца, ответил Перейра, у тебя есть утренняя газета? Мануэль принес ему газету. В шапке стояло: «Скульптуры из песка на пляже в Каркавелоше. Министр Национального секретариата пропаганды открывает выставку юных скульпторов». В середине страницы была огромная фотография, на которой были изображены произведения юных скульпторов пляжа: сирены, лодки, корабли и киты. Перейра перевернул страницу. На развороте он прочел: «Доблестное сопротивление португальского контингента в Испании». Во врезке говорилось: «Наши солдаты отличились еще в одном сражении, с моря их поддержали итальянские подводные лодки». У Перейры не было никакого желания читать статью, и он бросил газету на стул. Он доел омлет и заказал еще один лимонад без сахара. Потом расплатился, встал, надел пиджак, который он до этого снял, и пошел пешком по направлению к центральной редакции «Лисабона». Когда он подошел к зданию, было без четверти пять. Перейра зашел в соседнее кафе и взял рюмку acquavite. Он не сомневался, что это плохо подействует на сердце, по подумал: ну и ладно. Потом поднялся по парадной лестнице старинного дворца, в котором размещалась редакция «Лисабона», и поздоровался с Филиной. Пойду доложу о вас, сказала Филипа. Необязательно, ответил Перейра, сам доложусь, сейчас ровно пять часов, и господин главный редактор назначил мне на пять. Он постучал в дверь и услышал голос главного редактора, который сказал «войдите». Перейра застегнул пиджак и вошел. Главный редактор загорел, очень хорошо загорел, очевидно специально сидел на солнце в курортном парке. Вот и я, господин главный редактор, сказал Перейра, я в вашем распоряжении, можете высказать мне все, что хотели. Все — это еще мало, Перейра, сказал главный редактор, мы не виделись больше месяца. Мы виделись на водах, сказал Перейра, и мне показалось, что вы всем довольны. Отдых есть отдых, оборвал его главный редактор, не будем говорить про отдых. Перейра сел на стул перед его письменным столом. Главный редактор взял карандаш и стал крутить его на столешнице. Доктор Перейра, сказал он, давайте перейдем на ты, если не возражаете. Как вам будет угодно, ответил Перейра. Слушай, Перейра, сказал главный редактор, хотя мы знакомы не так давно, с момента основания газеты, я знаю, что ты хороший журналист, почти тридцать лет отработал репортером, знаешь жизнь и, надеюсь, поймешь меня правильно. Попытаюсь, ответил Перейра. Ну так вот, сказал главный редактор, последнего я от тебя не ожидал. Чего именно последнего? — спросил Перейра. Панегирика в адрес Франции, сказал главный редактор, он вызвал большое неудовольствие в кругах, с которыми мы считаемся. Какой панегирик? — спросил Перейра с изумленным видом. Перейра, воскликнул главный редактор, ты напечатал рассказ Альфонса Доде, в котором говорится о войне с немцами и который заканчивается фразой «Да здравствует Франция!». Это рассказ девятнадцатого века, ответил Перейра. Рассказ девятнадцатого века, да, продолжал главный редактор, но все равно там говорится о войне с Германией, а ты не можешь не знать, Перейра, что Германия является нашей союзницей. Наше правительство не заключало никаких союзов, возразил Перейра, по крайней мере официально. Оставь, Перейра, сказал главный редактор, сам подумай, если не существует союзов, то существуют симпатии, большие симпатии, мы все воспринимаем так же, как Германия, и во внутренней политике, и во внешней, мы поддерживаем испанских националистов, так же как и Германия. Но со стороны цензуры не было никаких возражений, попытался оправдать себя Перейра, они спокойно пропустили рассказ. В цензуре сидят лопухи, сказал главный редактор, невежды, главный цензор — человек, конечно, умный, мой друг, но он не в состоянии самолично просматривать гранки всех португальских газет, а остальные всего лишь чиновники, жалкие полицейские, которым платят за то, чтобы они не пропускали крамольных слов вроде социализм и коммунизм, они и не могли понять рассказа Доде, который кончается словами «Да здравствует Франция!», мы сами должны быть бдительными, сами должны быть осторожными, мы, журналисты, с нашим историческим и культурным опытом, сами должны следить за собой. За мной и без того следят, утверждает, что сказал на это Перейра, кто-то действительно следит за мной. Объясни мне, Перейра, сказал главный редактор, что ты хочешь этим сказать? Я хочу сказать, что у меня в редакции установили коммутатор, сказал Перейра, и теперь я не могу никому позвонить напрямую, все звонки идут через Селесту, консьержку этого дома. Но так делается во всех редакциях, возразил главный, если тебя нет на месте, кто-то должен снимать трубку и отвечать вместо тебя. Да, сказал Перейра, но Селеста — осведомительница и работает на полицию, я в этом уверен. Оставь, Перейра, сказал главный редактор, полиция нас охраняет, бережет наш сон, ты должен быть благодарен ей. Я никому не должен быть благодарен, господин главный редактор, ответил Перейра, я благодарен только собственному профессионализму и памяти о моей жене. Мы все должны быть благодарны добрым воспоминаниям, снисходительно согласился главный редактор, но ты, Перейра, когда выпускаешь страницу культуры, должен сначала показывать ее мне, это мое требование, Но я вас заранее поставил в известность, что речь идет о патриотическом рассказе, настаивал Перейра, и вы поддержали меня, заверив, что патриотизм — это как раз то, что нужно в данный момент. Главный редактор закурил сигарету и почесал в голове. Про португальский патриотизм, сказал он, не знаю, улавливаешь ли ты, Перейра, что нужен португальский патриотизм, а ты только и делаешь, что печатаешь французские рассказы, но мы не симпатизируем французам, понимаешь? Нашим читателям нужна добротная страница португальской культуры, в Португалии у тебя на выбор десятки писателей, в следующий раз подбери какой-нибудь рассказ Эсу ду Кейроша,[24]он-то хорошо знал Португалию, или Камилу Каштелу Бранку,[25]он много писал о любви и прожил бурную жизнь, в которой было место и любовным приключениям, и тюремным мытарствам, «Лисабон» не приветствует низкопоклонников, и ты должен искать собственные корни, вернуться на свою землю, как сказал бы Боррапоташ. Я не знаю, кто это, ответил Перейра. Один литературный критик-националист, пояснил главный редактор, работает в газете, которая конкурирует с нами, он утверждает, что португальские писатели должны вернуться на свою землю. Я никогда не покидал своей земли, сказал Перейра, я вбит в эту землю как клин. Согласен, сказал главный редактор, но ты обязан консультироваться со мной, прежде чем захочешь что-либо предпринять, не знаю, понял ли ты, о чем я говорю. Понял абсолютно все, сказал Перейра и расстегнул верхнюю пуговицу пиджака. Хорошо, заключил главный редактор, думаю, на этом наша беседа закончена, хотелось бы надеяться, что мы будем в контакте. Разумеется, сказал Перейра, и откланялся.