Я рассказывал Физз истории бунгало, которые слышал от Соберса. В Касаули было всего две дороги — Верхний и Нижний Молл, по обе стороны от которых росли величественные деревья и расположились старые колониальные бунгало. Большая часть этих бунгало принадлежала знаменитым людям. Но тогда ни одно из этих имен ничего для нас не значило. Мы были молоды, и, как всякую молодежь, нас было трудно поразить и смутить. Мы смотрели на старые пары, гуляющие вдоль Молл, и совсем не понимали их жизнь. Как они оказались здесь? Как они жили? Что стоящее они пережили в своей жизни? Большинство из них были бледными и сутулыми, но горы наградили их румянцем. Было невозможно услышать, как они разговаривают, и они проплывали мимо, словно персонажи из немого кино.

Но время этих визитов наша любовь к горам и планы начали обретать силу. Старый правительственный дом Соберсов, томные прогулки по Касаули, болтающий ветер в деревьях, холодный воздух, от которого по коже бегали мурашки; таинственность. задумчивых бунгало с экзотическими, англоязычными названиями, пламенеющие закаты, невероятно спокойные ночи (молчали даже смычки цикад), мигающие звезды, которых было больше, чем где-либо еще в мире, — все это переплелось с традициями и новыми открытиями нашей любви.

Прежде чем мы об этом заговорили, мы оба знали, что когда-нибудь будем жить в горах. Это был пункт назначения нашей любви. Но даже в самых мрачных видениях мы не могли представить того, что нас ждет.

Во время этого путешествия мы впервые обсудили, что хотим иметь дом на холмах, что Физз будет преподавать в школе, пока я буду работать. Мы сидели на каменной скамейке, на красивом горном выступе на Аппер Молле. С этого места гора была похожа на большой живот, а дорога, словно широкий ремень, опоясывала его. На вершине этого живота, на пупке, рядом с дорогой было несколько скамеек.

Вокруг никого не было, и мы сидели рядом, как последние уцелевшие люди во вселенной. Ночью, когда небо было чистым, можно было увидеть всю дорогу до мерцающих огней Чандигарха — города, улицы которого выглядели до банальности правильными даже с такого расстояния.

— Мы должны купить дом в горах — когда-нибудь. Ты мог бы писать, а я бы преподавала в школе, — сказала Физз.

— Да, — согласился я. — Должны.

Она держала меня за руку, ее голубая куртка светилась в лунном свете.

— Ты говоришь не очень уверенно, — заметила она.

— Нет, — возразил я, — ты знаешь, я люблю горы. Я думал o тебе. Ты всегда говорила, что предпочитаешь море.

— Да, говорила. Но я думала об этом. Теперь мне кажется, что я хочу просто ездить на море, а жить в горах.

— Почему?

— Ты знаешь, я люблю море, потому что оно всегда живое и беспокойное, а горы отличаются твердостью и постоянством, поэтому кажутся мне немного скучными. Но я думаю, что у меня и так хватает беспокойства в жизни.

Я крепко сжал ее руку.

Она повернулась ко мне, улыбнулась и сказала:

— Так, по крайней мере, — я решила предпочесть тебя морю.

Я досмотрел на нее в совершенном восхищении.

―И я с радостью буду преподавать в школе на холмах, где будет полно розовощеких детей.

― Они все влюбятся в тебя, — улыбнулся я.

― Так завоюй меня своей бессмертной прозой.

— Мы просто поедем к морю, — сказал я.

Наклонившись вперед, она поцеловала меня и прошептала:

— Нет, я думаю «Травоядные» будут лучшей книгой, чем «Задницы на пляже».

Я взял ее лицо в свои руки и долго целовал, пока луна совершала свой путь по небу, а далекие огни Чандигарха таяли.

Наши четыре дня прошли в счастливом тумане. Или почти счастливом. Потому что между страстью и игрой я не мог забыть о проблемах, которые возникли с моим произведением. Если какая-то вода и падала на мельницу моего творчества, то это происходило слишком медленно. При такой скорости мне пришлось бы остаться в Касаули на всю жизнь, чтобы она наводнилась водой до краев.

Когда мы возвращались назад в Чандигарх, меня снова начала охватывать паника; к тому времени как я припарковал мотоцикл в узком проезде у дома, она достигла пика, и я был готов бежать обратно. Мы приехали вечером, и я плохо спал этой ночью.

Физз почувствовала мое беспокойство. Она знала, что у меня проблемы с книгой, и предложила как бы между делом: «Ты не хочешь начать писать с раннего утра? Для пробы».

Это была идея. Я знал, что Уэллс рекомендовал такую тактику поведения начинающим писателям. Атакуй свою книгу тогда, когда она этого не ждет, бери ее неожиданностью. Поэтому я рано пошел спать и поставил будильник на пять, но лежал в полудреме несколько часов, метался и ворочался, перекладывая подушку под голову, между ног и обратно.

Я видел странный сон. Я стоял на месте свидетеля в суде — как в индийских фильмах: клетка из деревянных перекладин до пояса ― и вслух читал руководство. После каждого утверждения свиноподобный судья в парике стучал своим молотком, и худой полицейский с загнанным взглядом выходил вперед и сильно бил меня палкой по заднице.

— Читать страницу из Шекспира каждый день.

Вжиг!

— Никакого секса во время работы.

Вжиг!

— Не выражать эмоции.

Вжиг!

Каждый раз, как меня били, все люди в переполненном зале суда вставали и хлопали.

И каждый раз я кричал:

— О Шекспииииир!

Через какое-то время я заметил, что на большинстве людей в суде были смешные шляпы для вечеринки, в руках они держали охапки воздушных шаров и дудели в свистки. На юноше в переднем ряду были желтые целлофановые очки, он поднимал руки и танцевал всякий раз, как меня били палкой. Ушки кролика на его шляпе подпрыгивали вверх и вниз вместе с ним.

После каждого танца он изображал меня, крича:

— О Шекспииииир!

В унисон с ним веселая толпа повторяла:

— О Шекспииир!

Постепенно ситуация становилась все более безумной. Смех, гиканье, беспорядочное похлопывание по спине. Это было похоже на вечеринку в честь Нового года. Кружились и танцевали пары. Затем я начал узнавать лица.

Я узнал старых школьных друзей, соседей по колледжу, учителей, смотрителей общежития, отца в темном костюме, мать в темно-бордовом сари, Биби Лахори с короткими волосами и перевязанной грудью, дядюшек, тетушек, кузенов.

Черт побери, танцующий парень в желтых целлофановых очках и с хлопающими кроличьими ушами — это Милер. На стуле сзади танцевал Соберс с огромным фальшивым носом, как у инспектора Клузе. И владелец магазина фруктов в колледже! Толстый Говинджи! Что он здесь делает? Подкидывает вверх яблоки, апельсины, бананы и ловит их в ревущий стальной кувшин миксера!

В этом шуме Физз тихо сидела за столом клерка рядом с судьей. На ней был надет воротничок адвоката, и она усердно делала записи. Она выглядела печальной.