— Да как ты… — произнёс он, но от былой злости не осталось и следа. Из мужчины словно выпустили воздух, он обмяк и как-то даже весь съёжился.

«По больному ударила», — понял я, и сам испытав иррациональный укол стыда. Кому из мужиков будет приятно услышать подобное? И симпатии мои медленно начали перемещаться на сторону толстяка — просто из мужской солидарности.

— Да вот так, — грубо бросила его жена. — Думаешь, я выбирала, когда меня родители выдали за тебя? А то я не знаю, сколько ты отвалил моему отцу за женитьбу, чтоб ему эти деньги черти в зад в аду засунули. Я, между прочим, всегда мечтала, что муж у меня будет высокий, красивый, благородный — настоящий воин, вон как этот хотя бы, — она неожиданно показала пальцем на меня. Толстяк бросил было свирепый взгляд в мою сторону, но, увидев тускло поблескивающую кирасу и «стальные» кулаки, стушевался, опуская взгляд в пол.

Впрочем, на этом женщина не остановилась. Ещё раз презрительно оглядев мужа с ног до головы, она буквально выплюнула:

— А не скряга-лавочник, единственное счастье в жизни у которого — нажраться от пуза и сыто рыгать, сидя на лавке, да поучать жизни.

Тут из дома, возле которого семейная пара устроила скандал, вышел детина метра под два ростом в штанах и жилетке без рукавов на голый торс, что лишь подчёркивало величину мышц. Едва уместившись плечами в дверном проёме, он басовито хохотнул и спросил:

— Райла, ты до сих пор здесь? А это кто с тобой? — он, прищурившись, смерил взглядом ещё сильнее скукожившегося толстяка.

— Муж, — коротко бросила дама.

— Муж? — выпучился здоровяк, а затем захохотал. Отсмеявшись же, поинтересовался: — И что он тут забыл?

— Да узнать хотел, куда я хожу.

Детина хохотнул вновь, после чего спросил у смурного мужика:

— Ну узнал, и что? Неужто инквизицию привёл? Поймать, так сказать, жену на горячем? Она, кстати, очень горячая. Только, видать, не с тобой.

А меня вдруг так заели эти их хамовато-презрительные взгляды, наглость с насмешками и неприкрытое издевательство над ничего не способным им ответить человеком, что я решительно двинулся вперёд, буквально в три широких шага преодолев расстояние между нами, и гаркнул в голос:

— Инквизиция! — а затем добавил вдогонку: — Отдел нравов! — наверное, чтобы просто немного припугнуть парочку прелюбодеев.

Вот только эффект превзошёл все ожидания. Женщина после моих слов стремительно побледнела и хлопнулась в обморок. Толстяк, снова схватившись за сердце, буквально через пару секунд последовал вслед за ней, а здоровяк наоборот, покраснев, развернулся и рванул от меня внутрь дома, истошно голося на всю округу:

— Облава!

Не знаю, почему я бросился за ним, возможно, что, как у гончей собаки, сработал инстинкт: убегает — догоняй. О том, что глупо врываться одному в дом с неизвестными, я подумал уже потом. Проскочив полумрак коридора, буквально кубарем скатился по лестнице в подвал, нырнул в распахнутый проём, чуть подотстав от орущего детины, пробежал новый коридор, потом, повернув, ещё один… и замер от открывшегося моим глазам действа.

Не просто так от меня убегали, ох не просто. В огромном помещении, куда меня привёл бегун, одновременно совокуплялось как минимум десятка три разнополых партнёров. Какие уж там отдельные кровати… Это был сплошной живой ковёр шевелящихся тел в пропитанной запахами пота, благовоний и каких-то афродизиаков душной атмосфере самого натурального секс-притона.

Я потянул носом смесь, витающую в воздухе, и глубокомысленно изрёк:

— Ну всё понятно: кокаин, марихуана, крэк…

А затем от души вжарил по всей этой извивающейся толпе расслабляющим проклятьем. Расчёт мой оказался верен. Сложно продолжать, когда, извините, всех вокруг настигает мгновенная коллективная дефекация.

Сопутствующие звуки и ароматы «ванили», соединившись с уже витающим в воздухе коктейлем, дали такое ядрёное амбре, что мне пришлось, зажимая нос, убегать подальше в коридор, откуда я и заорал затем в полную воплей отчаяния, криков и проклятий залу:

— Инквизиция! Всем выходить по одному! Живо!

Спустя пару минут к выходу потянулись первые горе-свингеры, прикрывая срам кто чем. В том бедламе найти свою одежду было невозможно, поэтому кто что первое схватил, то и напялил, не разбирая, мужское оно или женское.

Кого я только не увидел в этом ряду полуголых обосранцев: и мужиков с женскими корсетами на чреслах, и дам, прижимающих к прелестям чьи-то исподние кальсоны… Менее везучие метались с одной женской шляпкою в руках, не зная, куда её лучше приладить — спереди или сзади. Кто-то спешно перематывался полупрозрачной газовой шалью.

В общем, полный сюр.

Дождавшись, когда последние участники веселья покинут притон и соберутся на улице перед домом, я оглядел вонючую кучку жмущихся друг к другу извращенцев и скомандовал:

— А ну дружно шагом марш в управление!

И мы пошли. Я, как всегда, позади, готовый ударить заклинанием по толпе, если тем вдруг взбредёт в голову начать разбегаться, а любители групповухи впереди, стыдливо прикрываясь и стараясь не смотреть на обалдело глазеющий на них народ.

— Это чёй это такое, а, Мытрыновна? — услышал я бабский шёпот за спиной.

— Поди разбери, Насыновна. Гляди, голышом все и обделавшиеся. Может, наказание им такое?

— Точно! Позорное! Сейчас в таком виде через город проведут, а там, небось, ещё и плетей всыпют.

— А за что?

— Знамо за что, за поругание анператорского имени! За что же ещё-то? Болтали, небось, всякое, вот теперь страдають.

— А и правда, Мытриновна, точно, за поругание. Только что-то стражи мало. Всего один. Да и не пойму, какой он стражи-то, больно одет странно. Наша в таком не ходит.

— Милок, а милок?

Я обернулся и, увидев пару старушек типа «божий одуванчик», спросил:

— Чего вам, бабушки?

— А ты чей будешь, милок?

— Инквизиция я, инквизиция.

— Ох ты ж, ну точно за поругание! Ты посмотри на них! Бесстыдники! И девок-то сколько!

Я перестал обращать внимания на старушечьи пересуды, тем более что мы всё дальше отдалялись от заспоривших, каким именно словом хаяли батюшку-императора арестованные, бабок.

Впрочем, то был лишь один из вариантов. Раздававшиеся со всех сторон предположения мнимых прегрешений моих подопечных были весьма разнообразны, единодушен народ был только в том, что веду я их в таком виде в качестве наказания.

— Да что говном, смолой, смолой их, а потом перьями обсыпать! — выкрикнул вдруг кто-то.

— Точно! — поддержали неизвестного. — Тащите бочки!

— Так, — рявкнул я поверх голов, заставив всполошиться птиц на крышах домов, привлечённых общей суматохой, — никакой смолы и перьев!