Э нет, мужик, не твоего это ума дело, одёргиваю себя и быстренько отворачиваюсь. Если что меня касается, так сообщат непосредственно. А за излишнее любопытство уже не один глазками поплатился.

Тем временем на пятачке у сцены вакханалия полная разыгрывается. Десяток «качков» под «крик души» своего кумира в угаре диком заходится. А Алисочка наша среди самых ярых — и телеса не мешают, поскольку тренировка теннисная сказывается. Пляшет она что слон, змеёй укушенный, тараном сквозь толпу к сцене остервенело пробивается, а лицо таким обожанием к идолу своему пылает, что, ежели таки пробьётся, небось прилюдно изнасилует. Мне аж интересно стало, чем всё закончится.

Но, как всегда, на самом интересном месте меня отвлекают. Тычет Сашок меня пальцем в бок и цедит сквозь зубы, губами не двигая:

— Твоя задача сейчас — немедленно притвориться вдрызг пьяным.

А мне что вдрызг, что вдрыбадан — всё едино. Есть приказ — будет сделано. Мгновенно в роль вхожу и нетвёрдой рукой фужер с водкой беру. Как понимаю, для большей натуральности и принять не грех.

Однако Сашок мою руку перехватывает.

— Тебе уже достаточно, — журит он меня по-отечески, руку мою с фужером к столу прижимает и одновременно тарелку с закусью мне на колени выворачивает. Да так ловко это проделывает, что со стороны кажется, будто я сам на себя свинячу.

Мать твою! Я чуть с места не взвиваюсь и контроль над ролью теряю. Костюмчик-то французский, только намедни купил — «штуку» баксов за него выложил, первый раз надел!

Свирепею я, аки тигр раненый, но натыкаюсь на взгляд Сашка, ледяной такой, что твой айсберг, и затыкаюсь. Вымучиваю из себя улыбку и развожу пьяно руками. Мол, чего не бывает… Но при этом бокал с водкой вроде невзначай, по пьяни великой, ему на колени выплёскиваю.

— В-вот, ч-чёрт… Из-звини… — бормочу заплетающимся языком, беру салфетку и сперва со своих коленей закусь смахиваю, а затем ею же и той же стороной начинаю по водочному пятну на брюках Сашка елозить.

Чувствую, такой поворот дела теперь уже Сашку не по нраву. Впрочем, его-то роль — опекуна трезвого — проще, он и возбухнуть может.

— Но-но! — сердито осаживает он меня, хотя за рамки корректности не выходит. А мог бы. Отбирает салфетку, бросает на стол. — Нажрался ты, однако. Пора тебе просвежиться.

Встаёт он, меня из кресла выдёргивает и к выходу из зала тащит. Я, естественно, по роли мне отведённой, что тряпка на его руке вишу, головой болтаю да ногами еле передвигаю. Последнего, вообще-то, мог бы и не делать — Сашок меня словно пёрышко несёт, — но уж оченно больно он клешнёй своей мою руку у подмышки облапил, впору и заорать. Хоть глаза пьяно закатываю, но мимоходом по пути замечаю, что на нас практически никто внимания не обращает. Разве кто недовольно морщится, когда мы на мгновение сцену загораживаем.

Вытащил меня Сашок в коридор, по лестнице спустил, но не к туалету на первом этаже, а ниже, в подвал какой-то. А там тупик — только дверь железом окованная. Слышу, вверху зал криком восторженным взрывается — то ли «поп-звезда» песню закончил, то ли Алиска до него добралась. Эх, хоть одним глазком посмотреть бы…

— Можешь трезветь, — разрешает Сашок, достаёт из кармана отмычку и дверь отпирает. Затем поворачивается ко мне и инструктаж короткий даёт: — Выйдешь на улицу, свернёшь налево за угол. Там «жигуль» белый стоит — номер 52–53, - за руль сядешь. Когда вернёшься, если дверь будет закрыта, поскребёшься. Я открою. Всё ясно?

Киваю головой. А чего там непонятного? Вышел, сел в машину. Затем вернулся, в двери поскрёбся. Наставления — проще пареной репы. Правда, непонятно, что в машине делать буду, но по опыту знаю — в группе Сашка лишнего трёпа не любят. Как разумею, найдётся в «жигуле» инструктор.

— Тогда иди, — распахивает дверь Сашок и меня наружу выталкивает.

По каким-то вконец разбитым ступеням выбираюсь из подвала на улицу, а там — холодина под минус двадцать, и я в одном костюмчике. К тому же соус брюки пропитал, и жечь кожу на коленях принялся. Начинаю вспоминать, что ж я там себе в тарелку такого положил, в надежде водочки отведать? Устрицы под майонезом, селёдочку в горчичном маринаде, телятину с хреном… И что-то, уж и не помню что, сильно перчёное. Как под водочку — так для желудка лучше не придумаешь, разве что ещё грибочки можно, а вот для коленей — дичайшая смесь, похуже горчичников. Надо бы её ревматикам порекомендовать, может, слава поболе чем у Биттнера будет. А что — бальзам Пескаря! Звучит.

Пока до угла трусцой бежал, брюки снегом оттирал, думал, легче будет. Чёрта с два! Во-первых, руки заморозил, а во-вторых, снег, подтаяв на брюках, разбавил соус и в такую смесь едкую его превратил — почище кислоты серной.

Забежал я за угол и вижу, у обочины «жигуль» задрипанный стоит с номером, Сашком указанным. По виду машине лет сто — уже пора и в пыль рассыпаться. Но выбирать не приходится. Скоренько сажусь за руль, дверцу захлопываю и начинаю пальцы дыханием отогревать. Ну и ситуация, глупее не придумаешь — руки закоченели, а колени огнём печёт.

— Здравствуй, Борис, — слышу сзади.

Вздрагиваю — во дела, совсем забыл об «инструкторе» — и оборачиваюсь.

— Привет, — отвечаю машинально и только затем в полутьме салона с трудом узнаю Валентина. Сидит он на заднем сиденье у правой дверцы в куртке меховой, а на голове вместо шапки громадные наушники с микрофоном, что на тонком проводке у рта подрагивает. Я такую аппаратуру лишь в кино американском и видел. Да и сам Валентин сидит по-киношному, будто в кресле развалясь: ногу за ногу забросил, правую руку на спинку переднего сиденья положил, а левую на канистру, что рядом на сиденье стоит, водрузил. Ни дать, ни взять — американский босс какой, только весь вид импозантный отечественная обшарпанная канистра портит.

— Трогай потихоньку, — изрекает своим бесцветным голосом Валентин.

Дышу в последний раз на руки и, хоть они ещё не совсем отошли, непослушными пальцами включаю зажигание. Мотор, к удивлению, заводится мгновенно и работает бесшумно, зато сама машина так дребезжать начинает, будто вот-вот развалится.

— Где вы такую колымагу откопали… — бурчу недовольно.

— Нишкни! — обрывает меня Валентин. — Мне с тобой болтать некогда, поэтому слушай мои команды и молча выполняй.

Пожимаю плечами. Молча, так молча, дело хозяйское. Трогаю с места, и тут же сзади следует окрик:

— Я сказал — потихоньку!

В полном недоумении — на спидометре и сорока километров в час нет — сбрасываю скорость до двадцати. Валентин молчит, значит, устраивает. Спрашивается, правда, куда мы таким черепашьим шагом доедем? Колени-то печёт, и непроизвольно хочется скорости поддать, чтобы побыстрее дело наше тёмное закончить. Ан, не моги. Командую парадом не я.

— Направо, — распоряжается Валентин.

Сворачиваю направо. Мне подобная езда уже знакома — точно так Сашка к «главвреду» возил. Похоже, метода в его группе единая.