— Нога… — простонал он и, стиснув зубы, добавил еще несколько крепких словечек.

— Доползешь? — Я кивнул в сторону кустарника.

Антон, не ответив, продолжил ползти к укрытию. Я оглянулся — до кустарника около пяти метров. Отобрал у Антона пулемет и залег, стараясь вжаться в землю. Со стороны дома продолжали стрелять. Пули, злобно повизгивая, уходили в основном в кустарник. Надеюсь, никого из наших там не зацепит. Я прицелился на вспышки — немцы не рисковали предпринять такой безумный бросок сквозь открытое пространство, какой только что проделали мы, — и взялся короткими очередями прочесывать те места, где, по многим предположениям, укрылся противник. Несмотря на яркий лунный свет, ни одна человеческая фигура в прицел не попадалась. Как только я начал стрелять, немцы перенесли огонь на меня. Мимо просвистели сразу несколько пуль, короткая автоматная очередь взрыла землю в паре метров передо мной. Я перекатился вправо и, установив пулемет, снова дал пару очередей. И снова перекатился. Еще очередь. Патроны закончились. Я оглянулся — Антон как раз достиг кустов, и кто-то пытался затащить его внутрь. Пора и нам честь знать.

Только я стал разворачиваться, чтобы отползти в укрытие, левое плечо обожгло, будто раскаленным железом. Хотя если учесть, что пуля в полете сильно раскаляется, то это и было раскаленное железо. Боль, вспыхнувшая на мгновение, тут же, задавленная диким выбросом адреналина, исчезла, сменившись онемением. Вскрикнув от неожиданности, я схватился за плечо. Рука тут же стала липкой от крови. Я чувствовал, как пропитывается влагой рукав и горячие струйки текут вниз. Пальцы ощутили хорошую такую выемку в плоти — пуля прошла по касательной, вырвав по пути кусок мяса. Но, слава богу, кость цела. Выругавшись, я подобрал пулемет и пополз дальше. Левая рука слушалась плохо. Стала возвращаться боль — нагрузка на раненую руку, похоже, была слишком сильна даже для адреналиновой блокады. Когда я наконец преодолел эти проклятые пять метров, кто-то схватил меня за левую руку и дернул в кусты. Я взвыл, чуть не потеряв сознание от боли.

— Сюда, командир! — судя по голосу, помогал мне Ян.

Шипя и матерясь, я заполз в какую-то ямку и отдышался. Вокруг ничего не изменилось. Все так же гремели выстрелы и свистели пули. Некогда лежать!

— Ян, возьми пулемет, — прохрипел я. — Семен, Филипп, останьтесь прикрывать. Через две минуты отходите в лес. Мы будем ждать вас у телеги. Остальные, берите Антона, и в лес!

Стиснув зубы, я заставил себя подняться. Мы побежали через луг к виднеющемуся метрах в трехстах лесу. Хотя правильнее было бы сказать — поковыляли. Я, изнуренный и все еще не отдышавшийся после пробежки через огород, шел скорее быстрым шагом, чем бегом, баюкая раненую руку. Ян, держась одной рукой за бок, а второй — чуть ли не волоча за собой пулемет, хромал рядом. А сзади, следуя в паре шагов за нами, тащили шипящего и матерящегося Антона Славко, Казик и протрезвевший Алик. Последним отходил, приглядывая за тылом и флангами, будто обученный военный, а не простой учитель, Генрих. А сзади все не смолкала стрельба. Семен и Филипп, выполняя мой приказ, продолжали сдерживать немцев. Сейчас, ребята, сейчас… Вот уже прошли полпути… Вот уже дорога. Еще сотня метров — и мы в лесу. Древесные стволы, будто пришедшая нам на помощь армия, заслонили нас своими спинами. Пули уже не свистели вокруг. Лишь иногда шальная болванка с глухим стуком впивалась в какое-нибудь дерево. В селе продолжали стрелять. Значит, живы еще ребята…

— Уходите! — попытался крикнуть я, но получилось какое-то карканье. Пересохшее горло никак не хотело выдавать нормальную речь. Я прокашлялся и покачал головой.

— Уходите! — поняв мою проблему, на помощь пришел Генрих и гаркнул во всю мощь легких: — Уходите!

Стрельба сзади все не смолкала. Мы, шатаясь кто от усталости, кто от груза, а кто — от ран, уходили все глубже в лес. Звуки позади становились все тише, приглушаемые и рассеиваемые стеной деревьев. Вот уже и совсем не слышно стрельбы. Лишь собачий лай продолжал звенеть в воздухе. Заглушив и его, прокричала какая-то ночная птица. И вот уже только скрип деревьев, шорох под ногами и редкий крик птицы звучит в предрассветном лесу.

В лес немцы за нами не пошли. Впрочем, этого и следовало ожидать. Сколько там человек могло приехать на тех машинах? Легковушку нечего и считать, а в грузовике — человек десять. И скольких из них мы положили? Черт его знает, но в любом случае сил у них явно было недостаточно для прочесывания леса. Еще и ночью, да если учесть возможную засаду… Но это ненадолго. Если у немцев есть связь, то уже сейчас полицаи, которых собрали в Коросятине на наши поиски, выдвигаются к Сенному и вскоре блокируют район. И сомневаюсь, что сюда направят только их — даже без связи, скорее всего услышав звуки боя, к немцам уже идет подкрепление из Тучина. А потом еще кого-нибудь подтянут… И через несколько часов уходить отсюда будет уже поздно. А если связи нет? Тогда пошлют гонцов в Коросятин и в Тучин, где точно есть связь. Это даст нам лишний час — максимум. Но инстинкт самосохранения требует принять за основу худший вариант. Так оно надежнее.

Мысли начали путаться, перед глазами все мерцало. Я споткнулся о некстати подвернувшийся под ногу корень и упал. Кто-то подскочил и принялся меня поднимать. Перед глазами немного прояснилось. Я мутным взглядом осмотрел свой отряд, не узнавая лиц.

— Командир, ты ранен! — воскликнул кто-то.

— Не я один. — Голос больше походил на тихий, полузадушенный хрип.

— Антон сознание потерял, — донеслось до меня, и я провалился во тьму.

Не знаю, сколько я был без сознания. В себя пришел уже у телеги. Хотя рассвет ясно чувствовался, было еще темно — значит, времени прошло немного. Будь это уже следующая ночь, сильно сомневаюсь, что мы были бы еще живы и на свободе. В нос ударил резкий запах самогона. Левая рука полностью онемела. Я посмотрел на свое раненое плечо — оно было перемотано какой-то темной тряпкой, мокрой от крови и самогона, который, как я понял, кто-то использовал в качестве антисептика. Поднял голову. Рядом сидел Ян, прижимающий к правому боку еще одну окровавленную тряпку.

— Сильно зацепило? — слабым голосом спросил я.

Ян посмотрел на меня и улыбнулся:

— Ничего, командир. Так, ребра чуть оцарапало.

— Очнулся? — К нам подошел Генрих. — Как себя чувствуешь?

— Как Антон? — вместо ответа, спросил я.

— Живой. Только без сознания. Он много крови потерял. Да и ты, командир, потерял не меньше.

Ну и слава богу. Пусть без сознания, но пока живой — есть надежда, что отряд все же не потерял бойца. Кстати, о бойцах.

— Семен и Филипп еще не вернулись?

— Нет, командир, — покачал головой Генрих.

Я вспомнил свои недавние мысли об оставшемся у нас времени. Похоже, наступил тот момент, когда приходится принимать решение, после которого чувствуешь себя последним подонком. Но принять это решение необходимо. Блин, на хрена мне это все надо? Был бы себе обычным бойцом, раз уж так попал. Мне бы не высовываться вообще, а тут взял на себя ответственность за людей. Не просто за людей — за их жизни! А сейчас придется… предать! Предать веру в меня как командира. Возможно, обречь на гибель Семена и Филиппа, если они, конечно, еще живы. Но это необходимо для того, чтобы спасти остальных шестерых. И теперь я должен отдать приказ бросить бойцов, оставшихся по моему приказу, чтобы прикрыть наш отход. Не дожидаться их возвращения. Может, они сейчас бегут через лес к месту сбора. И, придя сюда, не застанут никого. А возможно, лежат в том же кустарнике, из которого прикрывали наш отход… А нам в любом случае надо уйти как можно дальше от этого района. До того, как его полностью блокируют. Да и зачем блокировать? От нас с Антоном остался такой кровавый след, что достаточно одной собаки… или вообще без собак — иди себе по каплям крови, как по дороге! Почему? Почему это решение должен принимать я? Застонав, больше от душевной боли, чем от боли в раненом плече, я поднял на Генриха мутный взгляд: