Ни один мужчина никогда не воздействовал на нее так. Откуда Харт мог знать, как к ней подступиться? Или другие леди тоже таяли от вожделения, когда им приказывали поднять юбки? Эмма задрожала при мысли, куда бы все это могло ее увести, – она бросила бы свои планы на ветер, и это было бы началом ее конца.

Если она и сомневалась, что развратная кровь отца течет в ее венах, то сейчас получила неопровержимое доказательство.

Ее единственное спасение заключалось в ее лжи, говорила она себе. Именно ее желание избежать разоблачения заставит ее покинуть Лондон, прежде чем греховная жизнь войдет в привычку. Но до начала сезона, когда большинство представителей высшей знати, в том числе и представители ее графства, вернутся в город на сессию парламента, еще слишком далеко, и она не сможет так долго избегать его постели, поэтому у нее нет другого выбора, как уехать, исчезнуть до того, как ее обман раскроется. Но может быть… Пока еще… Если бы она могла попросить его еще разочек прикоснуться к ней… там…

Безумие, шипел ее мозг, и она знала, что это правда. Безумие. Не говоря о глупости. И она не сделает этого. Никогда.

Но это счастливое вожделение в его улыбке, когда они были в игровой комнате… оно будет преследовать ее во сне и наяву, потому что если он выглядит так после того, как доставил ей удовольствие, то, что же будет, когда он сам обретет его?

Она не позволит себе узнать это.

Ее противник, лорд Честершир, поднял свои маленькие глазки и, глядя на нее, усмехнулся с триумфом. Марш тоже посматривал на нее, облизывая губы. Эмма хотела, чтобы Сомерхарт стоял за ее спиной, но он ушел часом раньше.

Марш наклонился ближе и проговорил, глядя на ее грудь:

– Похоже, удача изменила вам, леди Денмор. Могу я предложить вам мою руку, чтобы прогуляться по комнате?

Вот идиот… Даже Честершир бросил на него удивленный взгляд. Если и оставались какие-то сомнения по поводу ее отношений с Сомерхартом, то все они испарились во время обеда. Они сидели на противоположных концах стола, но расстояние не останавливало Сомерхарта от своих притязаний. Он то и дело бросал на нее многозначительные взгляды, не говоря уж об улыбках. Кое-кто из гостей смотрел на нее с нескрываемым любопытством. Герцог по прозвищу Холодное Сердце никогда не позволял себе столь открытого проявления чувств.

Но лорд Марш, очевидно, не собирался открыто ухаживать за любовницей герцога. Скорее всего он обдумывал другую стратегию. И был прав относительно одной вещи – удача не могла постоянно сопутствовать Эмме. Она была не в себе. Она потеряла сто восемнадцать фунтов стерлингов только за последний час. Марш понимал, что пришло время усилить атаку.

– Итак? – спросил он, почти прикасаясь лицом к ее ключицам. – Вы не хотите немного отвлечься?..

– Лорд Марш, – проговорила она сквозь зубы, хотя только что улыбалась публике. – Вы не отодвинете ваше лицо от моей груди?

Он повиновался, но окинул ее суровым взглядом.

– Утром вы не были так холодны.

Замечание Марша привлекло всеобщее внимание, так как было произнесено слишком громко, и разговоры за столом прекратились. Эмма прикусила губу.

– Утром у меня шла игра, Марш. Я могла себе позволить быть снисходительнее с менее удачливыми игроками. Извините меня, джентльмены.

– Глупо! – услышала она шепот Честершира, когда отошла. – Вы могли бы по крайней мере помолчать об этом.

Марш что-то пробормотал в ответ, но Эмма уже вышла из комнаты.

Весь день напряжение не покидало ее. И не только из-за мыслей о Сомерхарте и искушении, но и из-за поведения мужской половины гостей. Джентльмены начали вести себя с ней более сдержанно. За ленчем некоторые леди попытались прекратить разговор при ее появлении. Они снисходительно улыбались, но было очевидно, что разговор касался ее, или Сомерхарта, или их обоих.

А к обеду и мужчины странно поглядывали на нее и бросали косые взгляды, когда она проходила мимо. Эмма все больше беспокоилась, думая, что кто-то подсмотрел за ними утром, когда они были в игровой комнате. Но нет, говорила она себе, этого не может быть, они бы обязательно услышали, если бы кто-то подглядывал за ними.

Ее раздражение перешло в злость, в течение часа она переходила от одного стола к другому, затем направилась на застекленную террасу, которую отделяли от музыкального салона стеклянные двери с мягкими бархатными шторами. Из салона раздавались звуки музыки. Кто-то играл на рояле, по-видимому, там собралось общество леди. Настоящих леди. Эмма спряталась посреди изумрудно-зеленых листьев апельсиновых деревьев и орхидей. Двери салона были закрыты, поэтому она подняла защелку и приоткрыла дверь на дюйм, не больше. Звуки музыки наполняли воздух, смешиваясь с приглушенным гулом женских голосов.

В поместье Моултеров присутствовало не так уж много женщин, большинство были женами почтенных джентльменов. Хотя были приглашены еще две состоятельные вдовы и одна вдовствующая графиня. Графиня обожала игру в пикет и сплетни. Ее голос перекрывал все остальные голоса.

– Я просто представить не могла, что она на такое способна!

Глухой мужской голос перебил:

– Именно об этом я думаю весь вечер.

– Что ж, – продолжала графиня, – видимо, в ней что-то есть, хотя она кажется такой простенькой. А герцог! Он же недаром носит прозвище Холодное Сердце, и вот, пожалуйста, растаял как первый снег на весеннем солнце!

Другая леди кашлянула, прочищая горло.

– И это еще не все… Я заметила незнакомый блеск в его голубых глазах и видела, как он снял женский волос со своих брюк и вышел, не говоря ни слова.

Графиня разразилась смехом. Эмма была уверена, что она слышит, как другая леди вскипела.

– Это так грубо! – выпалила она.

– О, моя бедная леди Уорстер! Простите! – Несмотря на извинения, графиня продолжала смеяться еще несколько секунд. – Я как-то слышала, как герцог сказал, что если и найдется в графстве хоть одна леди, которая не обсуждала бы цвет его глаз, то он вырвет их и подарит ей.

– Эти грубые выражения… их просто немыслимо слышать!

– Но придется. Вы слышали, что он приобрел еще одну железную дорогу? Теперь их у него уже три.

Мужчина покашлял.

– Да, видимо, в ней что-то есть. Герцог, оказывается, не лишен человеческих чувств.

Графиня усмехнулась:

– Ха! Он был «не лишен человеческих чувств», когда я была графиней Шрусбери. Или нет… скорее в нем есть что-то от сатира.

Старческий женский голос задребезжал от смеха:

– Да, козел с копытами. Письмо… одним словом.

– Письмо! Вы видели его?

– О, я видела.

Эмма прижалась к двери, закусив губу. Письмо. Она слышала, как шептались о нем, до нее доходили скудные обрывки информации. Уже стало легендой послание, которое Сомерхарт написал своей любовнице.