Семейство Герингов оказалось глубоко разочаровано: они рассчитывали на оправдательный приговор для всех без исключения участников заговора. Но Карин, оставаясь оптимисткой, написала матери: «В следующем месяце мы ждем амнистию для всех, кто находится за границей». И добавила такой характерный комментарий: «Самым актуальным по-прежнему остается вопрос с деньгами. Если бы у нас была хоть какая-то уверенность на этот счет, мы чувствовали бы себя намного спокойнее с многих точек зрения». Геринг действительно находился в тяжелой ситуации: ему требовалось возродить в Австрии национал-социалистскую партию, а из Германии он на эту работу не получал ни пфеннига. Поэтому ему приходилось рассчитывать только на собственные мизерные средства. А также на пожертвования сочувствующих нацистам людей, что было весьма ненадежным источником. К тому же обеспокоенные его активностью австрийские власти, которые получили просьбу об его выдаче со стороны германских властей, дали Герингу понять, что ему следует сократить свое пребывание в Австрии. Они с Карин подумали было отправиться в Швецию через Италию, но встал извечный «денежный вопрос». Поэтому Геринги решили: несмотря на слабое здоровье[48], Карин должна вернуться в Мюнхен, чтобы попросить финансовую помощь у Гитлера и Людендорфа.

Тайно посетив виллу в Оберменцинге, арест с которой был уже снят, преданная супруга Германа Геринга навестила Людендорфа в его новой резиденции в мюнхенском районе Зольн. Но в промежутке между двумя горячими патриотическими речами славный генерал, явно расстроенный недавним опытом, дал понять Карин, что помочь ей ничем не может. Впрочем, разве служение партии не является само по себе высшим вознаграждением? Карин поспешила откланяться… Наконец 15 апреля она отправилась в Ландсбергскую тюрьму, где Гитлер отбывал заключение во вполне комфортных условиях: по словам Людеке, старая крепость больше напоминала санаторий, а если верить Ганфштенглю, некоторые санатории выглядели гораздо скромнее. Он вспоминал: «У Гитлера с Гессом были не столько камеры, сколько небольшая анфилада комнат, которые образовывали квартиру. Со всеми запасами, что там находилось, место заключения напоминало лавку деликатесов. Там можно было бы открыть цветочно-фруктово-винный магазин… Со всей Германии люди присылали подарки. […] На столе красовались окорока из Вестфалии, пирожные, коньяк и всевозможные яства. Все это было похоже на фантастически благополучно снаряженную полярную экспедицию». Человек, которого предупредительные тюремщики называли «почетным заключенным», оказался, таким образом, в состоянии предложить своей гостье чаю, а в благодарность за посещение подарил ей свою фотографию с надписью: «Супруге моего командира отрядов СА фрау Карин Геринг на память об ее посещении крепости Ландсберг, 15 апреля 1924 года»[49]. Но это было не все: узнав, что Геринг перед поездкой в Швецию намерен побывать в Италии, он попросил Карин передать мужу указание повидаться с Муссолини и убедить того в необходимости оказания финансовой поддержки делу национал-социализма. А вот оказать финансовую помощь своему командиру отрядов СА он никак не мог: откуда он мог бы взять деньги? Может быть, позже… В итоге Карин Геринг вернулась в Инсбрук ни с чем.

Имелись у них деньги или нет, но из Австрии уезжать было необходимо, и 3 мая 1924 года чета Герингов села на поезд, направляющийся в Италию. Преданный идеям нацистов хозяин отеля «Тиролер Хоф» порекомендовал им обратиться к его немецкому другу, который управляет венецианским гранд-отелем «Британия», расположенным неподалеку от площади Святого Марка. Именно там Геринги оставили свой багаж. Карин, которая никогда не бывала на юге Европы, Венеция поразила, а проведенные в этом городе шесть дней стали для супружеской пары своеобразным медовым месяцем: проживание в шикарном отеле за очень умеренную цену, прогулки в гондолах по Большому каналу, купания вблизи Лидо, посещение островов, церквей, монастырей и музеев и художественных салонов, которые заставили двух немецких туристов забыть о жестокой реальности тех дней. Но лишь на короткое время. «А какие там были магазины и ювелирные лавочки! – писала Карин матери. – Приходилось обходить их по другой стороне улицы, чтобы не расстраиваться при мысли о своем безденежье. О, милая мама, нам не хватило бы и миллиона, чтобы купить все, что хотелось, но, увы, денег недоставало даже на самое необходимое!»

Это признание – пусть и преувеличенное в его отчаянности – явно было призвано побудить баронессу фон Фок отправить некоторую сумму дочери и зятю, которые нашли средства посетить Сиену и Флоренцию, прежде чем приехать в Рим. Там они остановились в отеле «Эден», самой шикарной гостинице города![50]Герман Геринг не сомневался, что итальянские власти окажут ему достойный прием, поскольку он посланник Гитлера, и что его незамедлительно примет сам Муссолини. И тогда он, прославленный капитан-заговорщик-пропагандист-дипломат, очень легко убедит дуче подписать тайный договор с Гитлером и предоставить НСДАП ссуду в 2 миллиона лир… А после выполнения своей миссии сможет наконец уехать в Швецию с подобающими почестями и с выражением признательности со стороны фюрера. То, на что рассчитывал Геринг, шведы и англичане называют пустыми мечтаниями, а у французов есть для этого другое определение: «принимать желаемое за действительное»!

Осуществлять свою миссию Герман Геринг принялся, как и предусматривал, ранним утром 12 мая 1924 года, на следующий же день после прибытия в Рим. Карин писала родным: «Герман ушел час назад. Он прежде должен увидеться с адъютантом Муссолини, чтобы обговорить с ним время встречи с дуче». Но это оказалось непростым делом. Человека, с которым встретился Герман, звали Лео Негрелли, он раньше работал корреспондентом газеты «Коррьере д’Италиа» в Мюнхене. Негрелли свел Геринга с дипломатом Джузеппе Бастианини. Геринг и Бастианини встретились несколько раз, но на этом все и остановилось: с одной стороны, специальный посланец фюрера сразу же совершил несколько промахов, что не очень понравилось собеседнику[51]; с другой – дуче, человек прагматичный, не видел никакого смысла во встрече с беглым представителем содержавшегося в тюрьме заговорщика. Еще меньше ему хотелось портить отношения с Веймарской республикой, связываясь с малочисленной партией путчистов, которая была запрещена в собственной стране. А уж обсуждать вопрос о ссуде в 2 миллиона лир… Это было совсем несерьезно! Недоразумение возникло из-за того, что Муссолини не соизволил дать ответ на просьбу эмиссара Гитлера, а посредники в лице Бастианини и Негрелли не осмелились прямо сказать Герингу, что все его просьбы отклонены – начиная с просьбы о личной встрече. Это и привело к бесконечному ожиданию в Риме и обмену любезными, но бесполезными письмами. Все происходящее заставляло Геринга недоумевать. Вскоре ему пришлось перебраться в гостиницу, которая более соответствовала его финансовым возможностям. Он очень страдал от болей в раненой ноге, поэтому увеличил дозы инъекций морфина[52]. Геринг начал полнеть на глазах, а его моральный дух падал с каждым днем. Чтобы не провоцировать у Карин резких смен настроения, становившихся все более частыми, он стал уходить и принялся посещать соборы, музеи и картинные галереи Вечного города. Геринга часто охватывало отчаяние, в чем он и признался позже своему приемному сыну Томасу фон Канцову: «Помнится, в три часа ночи я остановился перед фонтаном Треви и задал себе вопрос: а что скажут люди, если меня найдут на дне бассейна, усыпанном монетами, которые люди бросают туда, загадывая желание? Но в конце концов решил, что бассейн недостаточно глубокий, чтобы в нем утопиться, и отказался от этой мысли».