— В корень глядишь, Сережа. Перво-наперво выяснилось, что один из сотрудников ГАИ — Московской области пробивал твою машину по автоматизированной системе «Поток», фиксирующей номера проезжающих по дорогам автомобилей.

— Получается, они примерно локализовали район, где часто светится моя тачка.

— Точно. А дальше дело техники. Поколдовали с картой и очертили круг, где ты бываешь. И начали тупо обходить дворы под видом — мол, машина ударила их, теперь ищут. Так и нашли твой дворик. И организовали засаду.

— Вопрос — откуда знают номер машины? — задумчиво произнес я. — По Твери? Так вроде даже полиция не знает номер автомобиля, скрывшегося с места расстрела. Тогда кто?

— Не знаю. Когда-нибудь выясним и это. А пока, — Куратор открыл папку и бросил на стол пачку фотографий, — архаровцы, которые обходили дворы.

Трое мужчин. Стандартный офисный прикид — на одном серый плащ, другой в черном пальто, еще один в длинной кожаной куртке. Примечательно — все в галстуках, отлично начищенных ботинках, коротко стриженные. В принципе, их можно опознать. С этим можно работать…

— Я тоже не с пустыми руками, — сказал я, доставая из кожаной сумки цветную распечатку формата А4 в целлофановом файлике и кладя на стол.

— Что это за народное творчество? — озадаченно осведомился Куратор, беря листок.

— Это прощальное послание Паши Архимеда.

Я объяснил, как мы с Робином вытащили это изображение из Сети.

— И в чем суть? — осведомился Куратор, глядя на изображение атлетической фигуры с распахнутыми крыльями, на фоне тревожно окрашенного алым закатом мрачного полуразвалившегося города. Нога чудовища попирала человеческие черепа.

— Это Ангел Заката, — сказал я.

— И на что он нам? Мемуары наши иллюстрировать? К чему эти бредни?

— Это не бредни. Это портрет реального Ангела Заката.

— То есть?

— Нужно знать Архимеда. Он общался с Ангелом. Нарисовал его. И прислал нам. В несколько экстравагантной форме. Но это реальный Ангел — лидер Братства судного дня. Автор последних терактов.

Куратор взял изображение и посмотрел на него с гораздо большим вниманием.

— Ну что ж, — заключил он. — Если убрать антураж и крылья, вполне может сойти за фоторобот… Прокачаем его по всем базам данных. Объявим негласный розыск — раздадим изображение нашим оперативникам и доверенным лицам. То же самое сделаем и с теми тремя гавриками, которые искали тебя. Даст бог, попадутся на глаза.

— Если у «правдолюбов» имеются свои люди в органах, информация может уйти. И эти твари будут знать, что их ищут.

— Ну и пускай. Лишняя нервозность у противника — нам в плюс. Люди, которых обложили, нередко начинают совершать ошибки.

— Боюсь, это не тот случай.

— Посмотрим, Сергей. Посмотрим.

В эту затею с объявлением в розыск я не — верил.

И как оказалось, напрасно.

Новости не заставили себя долго ждать. Через пять дней в раскинутую сеть попались первые рыбешки…

Из семидесяти тысяч долларов удалось собрать шестьдесят семь.

Повезло, что время было раннее, народу в большом зале не так много. А то бы и десяти центов не подобрали.

Старший оперуполномоченный уголовного розыска линейного отдела внутренних дел на станции «Москва-Курская» майор Парамонов с усмешкой посмотрел на сержанта полиции, дрожащими пальцами укладывающего в пачки стодолларовые купюры. В глазах помощника дежурного застыл укор — мол, как хорошо можно было бы оторваться на эти самые нехилые деньги. И как плохо, что эти деньги не мои.

А у Парамонова это зрелище не вызывало ровным счетом никакого отклика в душе. Деньги и деньги — бумага и бумага. Никогда он не придавал значения им больше, чем они того заслуживают. Не в деньгах счастье.

Хотя, может, майор и ошибался. Тридцать лет службы — скоро пенсион, будущее невнятно, потому что кроме как задерживать майданщиков (вагонных воров) и кидать разбойников в «обезьянник» он ничему не научился. Богатств не нажил. Недвижимостью похвастаться не мог. Как был голью перекатной, так и остался. Зато был горд тем, что не жил по бесовским правилам, когда основой основ считаются деньги и только деньги, а совесть является ругательным словом.

В углу тесной душной дежурки, пропитанной неистребимым полицейским запахом, сидел белый как полотно хозяин этих богатств. Только что ему вкачали лошадиную долю успокоительного, и он стал немножко похож на человека — а до этого больше походил на вампира в стадии ломки от недобора свежей кровушки.

— Зачем тебе столько бабок? — спросил — майор.

— Да не мои! — воскликнул хозяин богатств — невысокий мужичонка лет пятидесяти, в тщательно выглаженном и чистом, но старомодном костюме — типичный провинциал. — Это деньги за два трактора. Долго собирали всем совхозом. А я… Как умопомрачение нашло. Мужики, поверьте, я и не помню, как эта тряхомудия приключилась.

— Ничего, бывает, — кивнул майор.

— Бывает? — изумился владелец.

— Думаешь, ты первый такой.

История была простая и дурацкая. Житель отдаленного района Самарской области протрясся без сна больше суток в обнимку с бешеными для него наличными деньгами, выделенными для закупки сельхозтехники, только и думал что о вагонных ворах. Прибыв на Курский вокзал, он поднялся на галерею на втором этаже, распахнул «дипломат» и с диковатым смехом начал бросать вниз деньги, которые осенними листьями устилали гранитный пол.

Самое смешное — за двадцать семь лет работы это на памяти майора третий подобный случай. Два произошли еще при советской власти. Люди, несколько лет копившие на машину, приехав за ней в столицу, вдруг слетали с катушек.

— В общем, на три тысячи ты опустился — не смогли найти, — сказал майор. — Претензии есть?

— Да какие претензии? Спасибо, мужики. — Хозяин денег провел дрожащей рукой по лицу и всхлипнул.

— Нервы лечить надо, — буркнул сержант недовольно. — В следующий раз пускай кого-то более стойкого с деньгами посылают.

— Первый раз такое. Если б я знал. Если бы кто знал. А то…

— Ну ладно, ладно…

Беспокойная ночь заканчивалась. Опять карманники подрезали у женщины сумку. Бомжи что-то не поделили на объездных путях — дошло до поножовщины, но не серьезной.

Обычное дежурство, после которого путь майора лежал домой в пятиэтажку в Свиблово. В пустую квартиру, где прочно поселилось одиночество. Дети разъехались, жена ушла. Впереди старость. Привычный окружающий мир рушится, становится неприспособленным для него, человека старой формации. Моральная усталость наваливалась иногда такая, что вообще не хотелось двигаться ни вперед, ни назад, а хотелось замереть вне времени, как муха в янтаре. Майор ощущал себя вымирающим мамонтом.