Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одно из ранних упоминаний о шутах в России нашел я у Михаила Ивановича Семевского, замечательного историка прошлого века. Касалось оно эпохи Грозного. В ту пору при дворе царя служил в шутах князь Осип Гвоздев. И как-то раз, недовольный его шутками, вылил Иван Васильевич на голову шута полную миску горячих щей. Несчастный «смехотворец» без памяти кинулся прочь, да налетел на самого царя. И тот в сердцах ударил его ножом. Обливаясь кровью, упал Осип тут же возле обеденного стола и скоро затих. Иоанн велел позвать доктора Арнольда...
— Исцели слугу мово доброго, — сказал царь иноземному лекарю. — Я поиграл с ним неоглядчиво...
— Так уж неоглядчиво, государь, — ответил тот, — что разве только Господь Бог да твое царское величество смогут воскресить умершего. В нем ведь и дыхания уж нет...
Махнул царь рукой, назвал умершего князя-шута псом и велел убрать падаль. Обед продолжался...
Жаловал шутовскую потеху и Петр Великий. Разные у него были «дураки». Одни шли своею охотою, другие приговаривались к шутовству в наказание. Для дворян фиглярство при дворе было службой. Пусть не слишком почетной, но «ближней», государевой. В «Записках майора артиллерии Михаила Васильевича Данилова», жившего в 1722—1771 годах, есть такие строки: «...многия за счастье почитали быть у знатных людей в держальниках, приживальцах и шутах». Почему?..
Попробуем разобраться в этом на примере знаменитого петровского шута Ивана Балакирева.
Иван Александрович Балакирев происходил из старинного рода русских дворян, служивших еще в XVI веке «стольниками у крюка». Однако, с юности не имея желания ни к службе, первейшей обязанности дворянина, ни к учебе, «...отбывая от службы и от инженернаго учения принял на себя шутовство и чрез то Вилимом Монсом добился ко Двору Его Императорскаго Величества...». Значит — сам, по душевной склонности. Впрочем, такое ли это редкостное явление в нашей жизни? Желание дурачиться, менять маски, лицедействовать в угоду другим, перевоплощаться в иные образы, гаерствовать — довольно широко распространенная, как мне кажется, черта характера многих людей, нечто вроде духовной проституции, склад, стереотип натуры. Ранее из них выходили скоморохи и шуты. Ныне многие идут в актеры и политики, становятся знамениты.
Кстати, по свидетельству Семена Порошина, старики отзывались о Балакиреве всегда с большой похвалой. Так, Никита Иванович Панин говорил, что шутки Ивана Александровича «никогда никого не язвили, но еще многих часто и рекомендовали». Являясь преданным и доверенным слугою Екатерины, Иван был во время процесса над Монсом приговорен к батогам и сослан в Рогервик на десять лет каторжных работ. По смерти Петра императрица тут же его вернула, произвела в поручики лейб-гвардии и... оставила при дворе в прежней должности.
«В числе придворных шутов, — пишет далее М. И. Семевский, — видим мы несколько людей не только мелкаго дворянства, но и знатных родов: хорошее содержание, лень или неспособность заниматься полезным и свобода насмехаться не составляли для некоторых бесчестья вступать в такую должность».
Другим петровским шутом был Лакоста, или Ян д’Акоста, португальский еврей, крещенный в христианскую веру. Кто-то из русских резидентов привез его из Гамбурга, и он прижился при дворе. Лакоста был высок ростом, удивительно тощ, с длинными нескладными ногами и руками. Уже сама фигура его вызывала смех. Но он был притом умен, хитер и ловок. А его мягкий незлобный юмор и умение ко всем подольститься, подладиться делали его непременным участником многих всешутейных соборов. За верную службу Петр подарил ему необитаемый остров в Балтийском море и пожаловал титул «самоедского короля».
Лакоста был хорошо образован, говорил на нескольких языках и превосходно разбирался в Священном Писании. Петр, который считал себя большим знатоком в этой области, любил поспорить с шутом на богословские темы. Мы порою представляем себе царя-преобразователя чуть ли не атеистом или, уж во всяком случае, человеком равнодушным к религии. Это неверно. Воспитанный с детства в православной вере, при всем своем прагматизме, Петр был религиозен, как и все русские люди. Он, может быть, лучше других понимал еще и пользу церкви как одного из рычагов управления и нравственного воспитания народа, и потому уделял устройству церкви достаточное внимание.
При дворе Анны Иоанновны официальных шутов было шестеро. Двое — Иван Балакирев и Лакоста достались ей вместе с троном от великого дяди. Третий — Педрилло, прибыв в Россию музыкантом, добровольно перешел в службу шутом из корысти. А трое оставшихся — князь Никита Волконский и Михаил Голицын, а также граф Алексей Апраксин приговорены были к шутовству в наказание. Впрочем, тяготились службою этой лишь Волконский с Голицыным.
Апраксин же, пожалуй, именно в этой новой своей службе нашел истинное призвание, наслаждаясь свободой мишурной власти и возможностями шута. Старики, добрыми словами характеризовавшие Балакирева, отзывались о нем иначе: «...граф Апраксин, напротив того, несносный был шут, обижал часто других, и за то часто бит бывал».
Однако императрица Анна Иоанновна больше любила «дураков натуральных», которых были толпы во дворце. В книге «Внутренний быт русскаго государства с 17‑го октября 1740 года по 25‑е ноября 1741 года» — время правления Анны Леопольдовны, после смерти Анны, — в разделе «Приживальцы и приживалки при дворе» говорится: «Прежде всего обращают на себя внимание малорослыя люди, или, как их называли, карлы и карлики. Таковы: Яков Локтев (само прозвище показывало величину роста); Петр Подчертков, Ларион Щеголев, Демьян Степанов; жившие в Старом Зимнем Дворце карлицы: Аннушка, Наташа, Пелагеюшка. Затем следует отдел малолетних — приемыши: из иноземцев, крещенных в православную веру: персиянец Михаил Федоров, татарчата и калмычата, коих число не показано, и русский Илья Миронов; сюда же по национальности относятся: арапки, «девушки персиянки»: Анюта, Параша, Екатерина, калмычки; остальные затем, коим данныя им прозвания показывают особенности их, суть следующия: Мать-безножка, Дарья Долгая, Федора Дмитриевна, Анна Павлова, Домна Дементьевна, девушка-Дворянка,
