Протокол 9 марта открывается записью: «Ввиду полученных сведений, что Временное Правительство предоставило Николаю Романову возможность выехать в Англию и что в настоящее время он находится на пути в Петроград, Исп. Ком. решил принять немедленно чрезвычайные меры к его задержанию и аресту. Издано распоряжение о занятии нашими войсками всех вокзалов, а также командировать комиссара с чрезвычайными полномочиями на ст. Царское Село, Тосно и Званку. Кроме того, решено разослать радиотелеграммы во все города с предписанием арестовать Николая Романова и вообще принять ряд чрезвычайных мир. Вместе с тем решено объявить немедленно Временному Правительству о непреклонной воле Исполн. Ком., не допустить отъезда в Англию Николая Романова и арестовать его. Местом водворения Николая Романова решено назначить Трубецкой бастион Петропавловской крепости, сменив для этой цели командный состав последней. Арест Николая Романова решено произвести во что бы то ни стало, хотя бы это грозило разрывом сношений с Временным Правительством».

Надо думать, что в момент обсуждения пришло сообщение о прибытии Николая II в Царское Село. Тогда в Царское Село была наряжена специальная военная экспедиция в составе отряда семеновцев и роты пулеметчиков[40] с эмиссаром с. р. Масловским (Мстиславским) для ареста Царя. Разыгралась довольно дикая и глупая трагикомедия, о которой не любят вспоминать «революционные» историки и мемуаристы, за исключением самого главного героя. Это замалчивание и дало повод Керенскому в сб. «Издалека» назвать рейд Мстиславского «самозваной советской делегацией, ворвавшейся в Царскосельский дворец с явной целью „увоза Николая“ [41].

Какая это частная инициатива, раз в официальном заседании кандидатура Мстиславского была выдвинута Соколовым и специальному комиссару был дан и соответствующий мандат такого исключительного содержания: «По получении сего немедленно отправиться в Царское Село и принять всю гражданскую и военную власть для выполнения возложенного на вас особо важного поручения». Оставляя в стороне детали, посмотрим, как живописует свой «революционный» подвиг сам Мстиславский.

Директива, данная ему, была, по его словам, крайне неопределенная: он должен был выполнить «особо важный государственный акт», определив уже на месте конкретный образ действий и руководясь лишь «духом» постановления Исп. Ком. – обеспечить любой ценой «революцию от возможной реставрации». «Чем ближе было к Царскому, – вспоминает Мстиславский, – мрачнели сосредоточенные лица солдат… Среди жуткой напряженной тишины подъехали мы к вокзалу. Солдаты крестились…»

Эмиссар в сопровождении шт. кап. Тарасова-Родионова, арестовав начальника станции, отправился в ратушу для переговоров с начальником гарнизона и комендантом Царского Села. Оставшемуся на вокзале отряду было дано распоряжение в случае, если эмиссар через час не вернется, идти в казармы 2-го стрелк. полка, на «революционность» которого по имевшимся сведениям можно было положиться, «поднять» стрелков и двинуться во дворец для выполнения возложенного на них поручения – любой ценой… смотря по обстоятельствам – или вывезти арестованного в Петербург, в Петропавловскую крепость, или ликвидировать вопрос здесь же в Царском[42].

В ратуше между эмиссаром и «полковником» (очевидно, надо подразумевать Кобылинского) будто бы произошел такой разговор. Прочитав «мандат», «полковник» отказался выполнить незаконное распоряжение, так как он подчинен правительству, а не Совету, и потребовал запросить ген. Корнилова. «Слушайте, господа, – отвечал ему эмиссар, – Вы знаете, конечно, что мы прибыли сюда с отрядом. Вместо того, чтобы терять время на разговоры с вами, я могу попросту поднять весь гарнизон – одним взмахом руки, одним боевым сигналом. И если я не делаю этого, то потому только, что уверен выполнить свое задание… один, не вынимая оружия из ножен… Одним именем народа… Если вы вынудите меня силой взяться за винтовки, вы будете отвечать за кровь… Последний раз: где находится бывший Император?..» В конце концов, заарестовав «полковников» – все это, само собой, рассказывает сам эмиссар, действовавший «именем революционного народа», – советский посланец отправился во дворец. Часовой «наотрез» отказался пропустить его внутрь за ворота. Насилу добились вызова караульного начальника, совсем еще зеленого, по-детски важного и взволнованного прапорщика. Несмотря на предъявленный документ, и начальник караула отказался пропустить во внутренний двор… Вызвали дворцового коменданта, шт. рот. Коцебу, который заявил, что он сейчас протелефонирует Корнилову. Настойчивость эмиссара достигла цели, арестованный Коцебу, подчиняясь «силе», провел Мстиславского во внутренний караул, который нес 2 й стр. полк. Эмиссар попытался начать с агитации солдат, но был отвлечен офицерами, среди которых оказался и молодой прапорщик, знакомый эмиссара по встречам на междупартйных совещаниях. Человек 20 возмущенных офицеров набросились на него – «опять мутить, опять разжигать…» – «Вы затеяли игру с огнем… – сказал ему знакомый прапорщик. – Убить Императора в его дворце… полк не может допустить… Если комендант города, комендант дворца пропустили вас, это дело их совести… но ваши офицеры…» – «Разве у меня вид Макбета или Палена?.. И разве каждый соцреволюционер уже обязательно цареубийца?» – «Но Коцебу говорит… в вашем документе…» – «Вот мой документ…» – «Коцебу прав: ваше поручение… странно редактировано, странно, иного слова не подберу… В нем есть мандат на цареубийство…» Мстиславский обратился к офицерам, разъясняя решение Исполкома. Младшие объяснили: «Вы напрасно тревожитесь так в Исполкоме… Стража безоговорочно примкнула к революции… Ваше недоверие… не может не оскорблять нас…» – «Если бы оно было… я привел бы к вам под дворцовые стены хоть целый корпус: Петербург и Кронштадт не оскудели еще… Но насколько арест может быть произведен со всеми строгостями здесь, без вывода в Петропавловскую крепость…» – «Вывезти “его” мы не дадим…» Мстиславский на это заявил, что «так как Совет не желает делать излишнего шума… то в данный момент в увозе нет необходимости».

Офицеры дали слово, что, пока полк будет нести караул, Император и его семья не выйдут из стен дворца. Но Мстиславскому надо было убедиться еще в том, что «зверь» действительно в капкане… – «Вам придется предъявить мне арестованного», – заявил он офицерам. Офицеры вздрогнули: «Предъявить Императора… вам… Он никогда не согласится…» – «Да ведь это хуже, чем…» – «Бесцельная жестокость… Мы дадим вам честное офицерское слово, что он замкнут…» Опять звучит в голосах угроза, и мирный исход… начинает подергиваться зловещей багрянеющей дымкой. Сказав о «предъявлении» почти машинально, чтобы не возвращаться в Петербург, не видев арестованного, Мстиславский по этому психологическому протесту офицеров «понял, что этот акт унижения, – да, унижения… необходим, что даже не в аресте, а именно в нем существо… посланничества. Ни арест, ни даже эшафот не может убить… самодержавия…» «Пусть действительно он пройдет передо мною, по моему слову, перед лицом всех… Пусть он станет передо мною, простым эмиссаром революционных рабочих и солдат… Он… Император… как арестант при проверке в его былых тюрьмах…»