Фельдъегерь, запинаясь, отвечает:

– Ставка Верховного Божества. С-с-срочно.

Руки у Виктора белеют. Давно ему с Небес не писали. Да, в общем, что уж греха таить, никогда он оттуда весточки не получал. Виктор разворачивает бумажный квадратик, срывая сургуч, а там всего несколько слов (связь очень дорогая, а в условиях войны и вовсе с перебоями):

«Что же ты, Витюша, такую драгоценность на войну притащил? Совсем уже от любви ополоумел? У Меня другие планы на неё были. Эх ты, Витюша…»

И тут только Виктор понимает, что же на складе. Как в первый раз смотрит на него: дом как дом, сарай, с окнами. Будто ходит там кто. Он бежит к дверям, но позавчерашняя контузия даёт о себе знать. И в ушах звенит – опять гром где-то в небе.

– Гроза-с, ваше благородие.

Вспышки молнии бликуют в шитых золотом погонах Семёнова. И снаряд (очевидно, гаубичный) разрывает склад на куски, образуя на месте огромную воронку, наполненную едким дымом палёного дерева и почему-то бумаги. Неожиданно начинается дождь. Кто-то вдали запевает:

– Когда б имел златые горы…

Айсур смотрит на Виктора, закрывая собой солнце яркого безоблачного летнего неба. Виктор щурится и видит, как она улыбается. Солнце образует корону вокруг её тёмных волос, спускающихся переливающимся водопадом на его плечи.

– И реки, полные вина… – Пьяный голос продолжает где-то в отдалении.

– Лёха?

Айсур почти смеётся.

– Он тебя разбудил? Опять напился. Как она с ним живёт?..

Виктор ещё пытается понять, как разрушенная его любовь материализовалась вновь, да так близко? С каких это пор Господь Бог выписывает билеты на второй шанс?

– Всё отдал бы за ласки, взоры, чтоб ты владела мной одна!

Лёша победно заканчивает. Очевидно, к нему уже на всех парах несётся Ольга Дмитриевна. Это можно понять по причитаниям, казавшимся тихими только по сравнению с песней Лёши: «Опять! Опять надрался, позорище ты моё!»

В месте их будущей (через четыре минуты) встречи можно было увидеть, как добрые и наивные глаза Лёши смотрят искренне, чисто и по-детски на жену: у Ольги Дмитриевны, напротив, глаза смотрели зло и жестоко, полные благородного мстительного гнева.

– Лёша, Лёша, как же тебя, дитё такое, земля носит? – спросила Айсур совсем не у Лёши, а у Виктора. Они лежали в плавательных костюмах на лежаках на пляже. Стояла жара, в реке купались дети.

– Иногда земля его подводит и как бы искривляется в самом неожиданном месте. Не всегда Лёша справляется с таким вероломством. – Виктор старался не забыть странный сон. Вместе с тем он взгляда не мог оторвать от Айсур. И хотя воздух плавился от полуденного летнего зноя и смотреть было тяжело, Виктор смотрел не моргая.

– Они ушли, – тихо произнесла Айсур и прилегла на лежак. Она надела солнцезащитные очки и посмотрела на солнце. Раскалённый шар светил, не уставая, вот уже миллионы лет.

– Пойду я окунусь.

Пока Виктор шёл к реке, в мыслях возникали картины из сна. Воронка, телеграмма. Холодная речная вода поглотила его, но не его мысли. Он доплыл до другого берега, а потом вернулся назад. Где-то поблизости загорала Айсур. Радостно шалили и кричали дети.

Виктор задумался о том, как же это – нести ответственность за маленьких созданий, таких хрупких и уязвимых. Он хотел бы, чтобы Айсур была рядом с ним, когда они шалят. Так, кажется, надёжнее. Да нет! Он просто хотел бы, чтобы Айсур была с ним. И почему «бы»? Он просто хочет Айсур рядом, вот и всё. И, даже зная, что Айсур хочет того же… Задача, кажется, неразрешимая: как ей об этом сказать? Как?

Неделя выдалась жаркая. Вообще, Лев Иванович отмечал, что с каждым годом лето всё теплее и теплее. На это Настасья Прокловна говорила, что Лев Иванович просто старый ворчун. Но в эту неделю даже она, кажется, признавала, что Лев Иванович прав. Но всё равно находила возможность его подколоть.

– Это ты, Лёва, накликал. Как в прошлом году хорошо было!

Лев Иванович улыбался по-старчески, с прищуром, и внутри радовался, что жена признавала его правоту.

В воскресенье Хвостырин организовал дачслёт. Он сам придумал этот неологизм и немного даже им гордился. Первый дачслёт он провёл в прошлом году, но совсем под завязку сезона, когда уже и не было, считай, никого. Второй раз он решил выбрать самый горячий сезон – в начале лета. Чего Хвостырин не предусмотрел, так это жары. Лев Иванович пытался спросить, вежливо и тактично, как обычно он говорил с неинтеллигентными людьми: можно ли не приходить на дачслёт, но Хвостырин был непреклонен.

– Лев Иванович, как же так? Как же так?! Да без вас наш коллектив перестаёт быть тем самым коллективом, который мы так любим и в котором мы так… состоим. – Красиво говорить было заветной мечтой Хвостырина. Но до конца времён эта мечта так и осталась невоплощённой.

В общем, Лев Иванович понял, что на двенадцать часов дня в воскресенье планировать ему, как и всем жителям Вершков, ничего нельзя.

Дачслёт не предполагал каких-либо развлекательных мероприятий и этим отличался от культпросветских вечеров Хвостырина с артистами из Москвы. Основная (и единственная) часть программы состояла из бесед. Хвостырин по-своему понимал ещё не высказанную максиму Сент-Экзюпери, что общение – самое большая роскошь, и решил всё это дело подогнать под идеологически правильную основу. Короче, как всегда, говорили ни о чём, а дачницы скучали. Дачники, правда, тоже скучали. Не скучал один Хвостырин.

– …И разве может быть что-то более важное и интересное для нашего коллектива, чем подобные мероприятия, когда все мы, все вместе, собираемся и обсуждаем насущные проблемы! Нет, конечно, вы можете всегда прийти ко мне, всё обсудим и так, но здесь-то, здесь-то обсуждать будем не мы с вами вдвоём, кулуарно, так сказать, а будет обсуждать кол-лек-тив! А это уже что-то!

Это и было что-то. Слушать Хвостырина было решительно невозможно. Даже Ольга Дмитриевна, посетившая не одно ответственное собрание, с трудом переносила жару, эту бесконечную речь и, самое главное, этого оратора. Лёша мирно клевал носом. Зачем-то Хвостырин позвал на дачслёт Марью Иосифовну, и она, надеясь найти новых клиентов, пришла, но уже сильно пожалела. Здесь никому не хотелось молока: все мечтали о том, чтобы всё это закончилось – и как можно быстрее!

Виктор смотрел на Хвостырина и слушал, но не слышал, что он говорил. Ситуация представилась ему совсем в другом свете.

«Тысяча лет истории, – думалось ему, – войны, революции, победы, открытия. Сотни поколений. Князья, битвы, восстания. Декабристы, поэты, пушки. Философы, писатели, художники. Мы приняли Бога и отказались от Него. Страна, которая никогда не проигрывает, стала зародышем нового мира. Мы – на самом острие развития истории. Отказались от слепых поводырей и пошли – но за кем? Мы поверили в собственную силу, в себя так, как верить в себя нельзя. И сейчас, на пороге новой эры мы оказались беспомощны перед единственным врагом внутри нас – собственным ничтожеством. Этого врага не уничтожить, он поглощает нас изнутри. Вот он!»